Сам я отношусь к послевоенному поколению, но, занимаясь родословной и семейными хрониками, понял, точнее сказать - прочувствовал, что время Великой Отечественной войны для членов нашей семьи, как и для всей страны, было самым тяжелейшим испытанием. Мы узнавали о войне из книг, кинофильмов, публикуемых мемуаров известных военачальников и рядовых бойцов. Но в самой семье редко кто просто так рассказывал о военных годах. Видимо, настолько тяжелый след война оставила, так были живы в памяти эти горестные годы, что не хотелось их тревожить. А может быть, тогда просто берегли они наши детские души. А сейчас, когда прошли годы и годы, все меньше остается живых свидетелей тех лет... Помню, что когда мы с братом привередничали, капризничали, то мама нам говорила: «Горя вы настоящего не видели...» Теперь я по-настоящему понимаю, почему она имела право так говорить.

До войны семья моего деда Дмитрия Афанасьевича ЛЕМБИКА проживала в хуторе Головатовский Новокиевского сельсовета Калининского района Сталинградской области. В начале войны была призвана на службу вся мужская часть населения хутора. Из семьи ЛЕМБИКОВ ушли на фронт сыновья Семен, Иосиф, Николай (мой отец), Алексей, зять Филипп ЛЫМАРЬ и внук Афанасий ЛЫМАРЬ. Вернулись живыми три младших брата: Иосиф, Николай и Алексей. Всего из хутора, в котором было около двадцати дворов, погибло 15 или 16 человек. В хуторе во время войны оставались женщины, дети и человек семь стариков.

В военные годы в Головатовском оставались из родственников:
     - дед Дмитрий Афанасьевич и бабушка Екатерина Павловна;
     - семья Иосифа Дмитриевича: Мария Трофимовна (или как её все называли тетя Маня) и дети Тая (1932 г.р.), Ваня (1937 г.р.) и Люба (1940 г.р.) - проживали вместе со стариками;
     - семья Семена Дмитриевича: Мария Федотьевна (её называли тетя Мария) и дети Нина (1925 r.p.), Катя (1935 r.p.), Зина (1937 г.р.) и Алексей (1941-43 гг.) – проживали отдельно в хате рядом со старой головатовской плотиной;
     - семья Филиппа Петровича ЛЫМАРЯ: Елена Дмитриевна и дети Катя (1922 r.p.) со своей дочкой Любой (1941 г.р.), Шура (1924 г.р.), Николай (1927 г.р.), Алексей (1929г.р.), Рая (1935 г.р.) и Володя (1942 г.р.) - проживали отдельно на другой стороне пруда.

Екатерина Семёновна ЕГОРУШИНА-ЛЕМБИК так вспоминала о проводах своего отца. В сентябре 1941 года ему пришла повестка на фронт. В день отправки собрались все родные и близкие, подготовлена сумка в дорогу. Прощание затянулось, слез было много. Но во двор на коне заскочил Фома Федорец и крикнул:
     - Сёмка, давай быстрее, уже все собрались. Надо выезжать, а то в военкомат опоздаем!

Дядя Семён попрощался с женой, дочерьми и собрался уходить. Но тетя Лена Лымарь, пришедшая провожать брата, говорит:
     - А с Лёником попрощаться.

Маленький двухнедельный сын Лёник лежал на печи. И когда он стал прощаться с сыном, маленькая Зина сказала ему:
     - Ну чего ты мыкаешься. Сказал на войну идешь, а сам не уходишь. А мы стоим, ждем тебя провожать.

После прощания увез его Федорец на окраину хутора. Там его с другими мобилизованными посадили на бричку и увезли в Панфилово. Провожающие плакали, а мужики, сколько было видно, пока бричка не скрылась за бугром, махали шапками. Больше своего отца семья не видела.

Её младшая сестра Зинаида КУРМЫШЕВА – ЛЕМБИК так вспоминала этот день. Хоть была маленькая, всего 4 года, но хорошо запомнила тот день, когда отец уходил на фронт. Прощаясь с семьёй, он поцеловал в лобик младшего двухнедельного сына Лёника и сказал:
     - Прощай сынок, может быть, останешься моим продолжением рода.

А её он поднял, подкинул два раза на руках и спросил:
     - Ну и как же ты меня узнаешь, когда я вернусь?
     - А я тебя угадаю по «ботсванчику».
     - Вот молодец, ну тогда будешь меня встречать.

«Ботсванчиком» называли тогда большой палец на руке. А у него на этом пальце на левой руке не было сустава - отвалился от нарыва воспалившегося волоса.)

Летом 1942 года начались призывы на работы – на строительство оборонительных сооружений. По воспоминаниям земляков на окопы призывали подростков с 16 лет и женщин. Была на строительстве и Нина Семеновна, летом 1942 года она работала на окопах на аэродроме в Клетской. Ну а осенью её вместе с другими забрали под Киквидзе. Работать было тяжело, условия были трудные. Она заболела и ушла оттуда. Была уже поздняя осень или начало зимы, поэтому она сильно замерзла. Дома она забралась на печь и, стремясь согреться, не заметила, как обгорела. Часть спины и бока превратились в один большой нарыв. Мама мазала её кислым молоком. Но заживало очень плохо, болело очень долго, несколько месяцев, и на всю жизнь остался на теле большой шрам.

Оставшиеся жители работали на полях, обслуживали скот. В Головатовке стоял на конюшне табун колхозных лошадей, а в Полтаво-Звонаревской бригаде было стадо коров. Хотя в колхозе были тракторы, главной тягловой силой оставались быки, так как основную часть лошадей забрали на фронт. Бычатник находился неподалеку от хаты Лембиков.

В 1942 году, когда немцы наступали на Сталинград, через хутор постоянно шли беженцы, гнали на восток стада коров и овец. Люди шли голодные и измученные. Однажды отступала воинская часть, солдаты выловили на пруду и унесли гусей у Лымарей. Большая семья осталась без пропитания на зиму.

Таисия Иосифовна МЕДЕНЦОВА-ЛЕМБИК так вспоминала то время. Когда стал подходить фронт, то через хутор шли беженцы, в основном те, кто гнал (сопровождал) стада. Колхоз тоже готовился к эвакуации, "в бега", но до этого не дошло. Головатовская бригада тоже собиралась гнать стадо и должны были колхозники уходить с бригадиром дедом Бусенко. Мама, Мария Трофимовна, хотела эвакуироваться вместе с детьми, уже были собраны вещи, но дедушка категорически отказывался уезжать: «Старые мы уже, чтобы бегать». Всё ценное старались понадежнее спрятать, многое закопали во дворе и на огороде. В начале войны в доме был репродуктор, который сначала спрятали на чердаке (горище), а потом все-таки закопали. Вместе с ним зарыли книги, запас продуктов – готовились к оккупации.

Особенно было тревожно, когда стали летать немецкие самолеты, а потом бомбили железнодорожную станцию Панфилово. В самом хуторе был вырыт зигзагообразный окоп, чтобы прятаться при бомбежке, но он не пригодился.

В войну в хуторе жили беженцы, а в доме Дмитрия Афанасьевича по разнарядке сельсовета одну комнату сначала занимал присланный председатель колхоза, а потом семья евреев с Украины (из Житомира). Когда Украину освободили от оккупации беженцы уехали.

Зимой 1942 года через хутор долго шли пленные румыны и немцы, целыми отрядами. Поскольку мимо дома Лембиков проходила зимой дорога через пруд на тот берег, то они стремились зайти в хату. Причем не запомнилось, чтобы их кто-то охранял или гнал. Шли они вразброд, кучками, в сторону Черной речки (Белые пруды?), где, по разговорам, были лагеря военнопленных. Были они голодными и во всём хуторе побили и поели воробьёв.

Одной из проблем того времени было топливо. Зимой на колхозном поле собирали стебли подсолнухов, что было большой удачей. Дома выбивали остатки семечек из подсолнуха, а стебли шли в печку. Горели они жарко, тепла давали много. Да и тепло держали дольше, чем от соломы. Ну а летом старались собирать кизяки по полям и хутору, чтобы принести их домой.

Зинаида Семеновна вспоминала: В семье была корова и иногда семья жила одним молоком. Если хлеба не было, мама, бывало, наделает кислого молока, наложит его в миску. А потом туда нальет пресного молока, и ложками его хлебали. Ну а когда корова зимой шла в запуск, то семья голодала. Иногда мама выписывала у председателя колхоза «шалушку» от пшена (шелуху). Само пшено шло в колхозную столовую, а шелуху отдавали. Шелуха была несъедобная, поэтому в неё добавляли кукурузную муку (или кукурузу) или фасоль с дедушкиного огорода. Эта фасоль хорошо подходила для первого (борща), а для других блюд нет. Однажды мама напекла из фасоли (оладушек) лепешек и вся семья очень сильно болела: «Лежали – думали, что помрем». Ну а если всё смешать, то получались вполне съедобно. Она напечет, детям раздаст – так и обходились.

Ну а Зина по характеру была шустрая («прокудная») и могла пробежаться по соседям. Её, маленькую чернявую девочку, любили все и старались помочь: дать творожку, сыворотки или другое. Она, радостная, - несла домой, подкармливать своих. Весной и летом дети старались избавиться от голода, собирая по степи и заброшенным садам любую съедобную травку: «козёлики», калачики, чистили мякину из ранних подсолнухов, и прочее.

Будучи самой шустрой из сестер она больше времени проводила с ребятами («пацанами») и занималась с ними их делами: ловила рыбу, раков, сусликов. Довольная, она приносила улов домой, а мама радовалась, что ей удастся сегодня накормить детей.

Иван Иосифович ЛЕМБИК вспоминал, что когда отелилась корова, то семейный совет (дед Дмитрий Афанасьевич, бабушка Екатерина Павловна и Мария Трофимовна) решает что телка надо отдать Лымарям: "бо помруть". Теленок, как и ягнята, в те времена первые дни содержались в доме, рядом с людьми. Соответственно дети успевали к ним привязаться, поскольку зимой для гуляния одеть было нечего, и приходилось играть с этими животными. Но дед Дмитрий пришел от Лымарей и сказал «диты з голоду пухнуть началы». Заплакал тогда маленький Ваня от жалости к теленку: "Но кто меня слушал". Телка зарезали и мясо отдали.

Бывало так: бабушка Екатерина Павловна сварит кастрюлю борща, накормит семью, остальное разольёт на два котелка и дед несет один семье дяди Семена и второй Лымарям. А однажды зимой Нина Семеновна, в пургу пошла на поле за стеблями подсолнухов для печки, заблудилась и не пришла вовремя домой. Её мама, Мария Федотьевна, пошла её искать, и тоже потерялась. Дед принес котелок и спрашивает "Уси дома?", а средняя семилетняя дочь Катя отвечает "Не все". Дед поднял на ноги людей, искали, кричали, промокли все, но не нашли. Ну а потом оказалось, что Нина Семеновна набрела на скирду соломы и там переждала метель, а тетя Мария Федотьевна вышла к скотному двору. Так и остались живы.

Зинаида Семеновна так вспоминала те дни. В войну часто сидели голодные. Мама уйдет в ночь на дежурство, мы остаемся дома - сидим, прислушиваемся. И слышат: топ, топ, топ – дед идет. Открывается дверь, входит дедушка и говорит:
     - Вы тут живы.
     - Живы.
     - А я думал вы уже тут все помэрлы.

Сунет через дверь котелок с борщом и кусок хлеба из-за пазухи.
- Мы пойилы и лыглы спать. А я думаю – воны ж там голодные, пойду им отнесу.

Чтобы как-то поправить дела дед посеял на огороде ячмень. Чтобы воробьи не склевали урожай, дед давал задание внукам Ване, Зине и Тае бегать с веревкой вдоль поля – птиц гонять. Из-за этого ячменя у него начались неприятности с сельсоветом - "таскали": «не имеешь права на огороде сеять зерновые». Но за него вступился председатель колхоза, так как дед был очень нужный для колхоза специалист - кузнец и плотник. Из подручных материалов дед смастерил ручную мельницу и внуки постарше (Николай и Алексей Лымарь) крутили ручку и под присмотром деда мололи муку. Убирали тот ячмень вручную, вязали снопы, выбивали их цепами, и хлеб из этой ячменной муки попадал на стол. Эта мельница тоже помогала семье выжить, так как молоть стали ходить односельчане. Денег тогда за помол не платили, а оставляли часть (горсть) муки – «гарцы». Но на следующий год ячмень сеять не стали, а посадили кукурузу: потом осенью убрали початки, наломали их целую комнату. Зимой мололи кукурузные зерна и пекли лепешки. В особо тяжелое время сушили кочаны, мололи их и эту массу добавляли в кашу или муку. Так и выжили.

Дедушка был заядлым курильщиком. На огороде он всегда сеял табак, осенью срезал его и сушил на чердаке. Высушенный табак он рубил в ступке и у него получался крепчайший самосад. Этого самосада деду хватало не только самому, но ещё оставалось на продажу или обмен. В войну через хутор шли солдаты, которые иногда глушили на пруду гранатами рыбу. На самосад, или на что-то другое, можно было выменять у солдат что-нибудь из амуниции. Так у дедушки появились солдатские котелки, плащ-палатки, в других семьях солдатская обувь и прочее. После марша солдаты останавливались в хуторе на отдых, а зимой ночевали в хатах. Бабушка старалась покормить этих солдат со словами:
- А может и моих сыновей кто-нибудь так покормит.

По воспоминаниям Ивана Иосифовича однажды у них ночевали солдаты из части идущей на фронт, вроде бы из Татарстана. Маленький Ваня наблюдал за ними с печки. Солдаты уговорили его причитать стишок. Он им сверху и прочитал:
     Шел татарин из больницы
     Нашел новые голицы.
     Думал, думал куда деть,
     Решил на руки надеть.

Тем так понравилось, что они долго смеялись, и ему пришлось ещё раз этот стишок читать.

Раиса Филипповна ФЕДОРЕЦ-ЛЫМАРЬ вспомнила, как к ним в хату один раз заглянул один из отступавших и хотел заговорить с детьми. Но дети так его испугались, что забились в угол на печке и в рёв. Но возможно, что это был кто-то из военнопленных, проходивших через хутор после Сталинградской битвы.

Каждую весну дедушка перед Пасхой вязал вентеря и ловил рыбу. Вода была еще холодная, и он раздевался догола. Всё снимет с себя (да и не носили тогда нижнего белья – не было его) и кричит бабушке: «Не пускай их» (о внучатах). В вентерь попадали караси и на праздник варили уху или жарили рыбу (если был жир). Караси были такие хорошие и вкусные, что дети долго помнили это угощение.

В войну деду Дмитрию Афанасьевичу было 70...75 лет, но он вместе со своим другом и соседом Степаном Степановичем Бичехвостом работал в кузнице. Кузня стояла сначала на бугре за огородом и представляла собой загон-избушку на четырех столбах, к которым крепились стены из плетня. Потом её разобрали и перенесли поближе к дому и пруду. Когда стали летать немецкие самолеты, то дед побоялся, что сбросят бомбу: "подумают, что заводик работает". Кузню снова разобрали и перенесли за пруд на пустое место. Там она со временем и развалилась.

Дмитрий Афанасьевич был страстный голубятник. Но случилась следующая история: колхозные зерновые скосили, навязали снопы и сложили в скирд, чтобы потом обмолотить. Голуби нашли эту скирду и разворошили её всю, выклевав часть зерна. К деду пришел бригадир или председатель и сказал: «Уничтожь голубей». Голубей порезали и съели, оставив только несколько пар. Да и Екатерина Семеновна Егорушина вспоминает, как дедушка говорил: «Бабка, звары дитям суп з голубив». Бабушка сварит суп, посадит всех внучат (из трех семей) вокруг маленького столика и те вдоволь наедятся этого супа: «Такой вкусный». А на сладкое обязательно нальёт всем по чашечке мёда.

Ещё одна история тех времен. До войны Иосиф Дмитриевич работал механиком в Новокиевской МТС и за хорошую работу был премирован библиотекой механика. Когда в 1942 году немцы стали подходить близко, то дед решил библиотеку уничтожить: "прыдуть нимцы, побачут богато кныг, подумають коммунисты живуть и пострэляють усих". Библиотека была порезана маленьким Иваном и сожжена.

Были и жертвы. Погибла при пахоте сноха Елены Дмитриевны (жена старшего сына Афанасия - Антонина Степановна Лымарь/Бичехвост/, 1921- 1942 г.г.), которая работала прицепщицей, поднимала и опускала лемеха плуга при разворотах на краю поля. Она хотела на ходу запрыгнуть на трактор, но у нее соскользнула нога и её затянуло на гусеницу, изуродовало и она умерла по дороге в больницу. Её везли в поселок «Роте фане», где был очень хороший доктор из немцев.

Умер младший сын Семена Дмитриевича – Алексей (Лёник), который родился за две недели до того, как дядю Семена призвали на войну в сентябре 1941 года.

Екатерина Филипповна МАКСИМОВА-ЛЫМАРЬ вспоминала: Недалеко от хаты Лымарей было стойло («тырло»), на котором погонщики бросили корову, которая «обезножила». Братья Алексей и Николай стали её выхаживать, и она встала на ноги. Та корова оказалась очень удойной и давала очень жирное молоко. Приемщик - заготовитель Павел Федорович Сягайло, которому Екатерина Филипповна сдавала масло, всегда удивлялся, почему она приносит такое желтое масло. А в Головатовке тетя Лена стала сдавать одну комнату в хате квартирантам (эвакуированным), чтобы получать хоть какие-нибудь деньги. Вся семья стала ютиться в другой комнате.

Когда она пошла на работу в колхоз, то дочь Любу и младшего брата Володю определили в колхозные ясли, которые располагались в одном из старых домов помещика Головатова. Заведующей этими яслями-садом была тетя Женя Крысина, а воспитателями работали две беженки. Одной из них еврейке Блюме очень понравилась Любочка, и она даже навещала ее дома.

Основным источником питания был огород, поэтому каждая семья разрабатывала большие огороды, тем и жили.

Это одна из самых волнительных страниц поисков. При сборе материала в первую очередь были записаны воспоминания старших родственников, затем в Новоаннинском райвоенкомате удалось получить некоторые сведения из Книги Памяти и книги регистрации погибших по Калининскому райвоенкомату. При посещении Музея Великой Отечественной войны на Поклонной горе в Москве была попытка получить новые данные, но как оказалось своего архива у них нет, а пользуются они только данными из печатных Книг Памяти и из Интернета. Но, пожалуй, самым неожиданным и действительно ценным источником оказались сайты из Интернета, в первую очередь сайт www//obd-memorial.ru о потерях в Великой Отечественной войне, действующий с 2006 года. Ну а о судьбе моего деда по маминой линии Ряснова Никифора Пимоновича пришлось делать запрос в Центральный архив Министерства Обороны.. Мой дядя Алексей Дмитриевич: был призван на действительную службу в 1938 году и попал на военные действия в Монголию (на Халхин-Гол). От него долго не было писем, в семье очень беспокоились. Тогда бабушка пошла к ворожее и та сказала, что он жив, но получил ранение в голову. И вроде бы это потом дядя Леня подтвердил в письме. По одним воспоминаниям он якобы приходил в отпуск перед войной и с действительной службы сразу попал на фронт. По другим воспоминаниям он перед войной только-только вернулся домой (с Халхин-Гола?) и успел поработать в колхозе на тракторе. Проверить это пока не удается.

По рассказу А.Ф. Лымаря Алексей Дмитриевич в конце 1941 года попал на полигон в г. Урюпинск, где служил при лошадях, потом был фронт. Дальше по рассказу были: плен, побег через чердак из школы, в которой они ночевали, голодные скитания, штрафная рота, в которой он воевал бронебойщиком и подбил из противотанкового ружья (ПТР) три танка. За это получил медаль "За отвагу". Однако почти сразу факт о трёх подбитых танках вызывал некоторое сомнение: за такой подвиг могли наградить боевым орденом. Но чтобы не искажать полученную информацию, я решил оставить запись такой, как рассказывали. Но в конце 2011 года на сайте «Подвиг народа» были найдены наградные документы на Алексея Дмитриевича на медаль «За отвагу» . Эту медаль он получил в ноябре 1944 года и факт о подбитых танках не подтвердился. Где вкралась ошибка, то ли в рассказе, то ли в пересказе – теперь не определишь. Судя по содержанию приказа о награждении, служил он тогда в 472 стрелковом полку 100 стрелковой Львовской дивизии. А попал он в состав этой дивизии уже после госпиталя. Воевал снова на передовой, так что первая информация о том, что после госпиталя остался на фронте в мастерской по ремонту ПТР не подтвердилась. Судя по этим документам полевой госпиталь находился в городе Каменец-Подольский.

На фронте встречался с кем-то из родственников с Украины (служили рядом). По воспоминаниям родственников это произошло таким образом: его кто-то из бойцов окликнул по фамилии, ну а присутствующие рядом солдаты другой части сказали - а у нас тоже есть Лембик. Когда они повстречались, то оказалось, что они родственники. Можно предположить, что это был его двоюродный брат Павел Максимович, который до войны жил в Харьковской области, погибший позже в плену. Имеется еще один интересный документ военного времени.

Однако факт плена другими родственниками не подтверждается (возможно, что вспоминать об этом было просто опасно, и поэтому помалкивали). Войну он закончил в Германии, и его часть находилась там ещё в конце 1945 года в местечке Лангенбилау, что было определено по надписи на одной из фотографий.

После войны он вернулся домой с медалями «За отвагу» и «За победу над Германией», и с благодарственными письмами и грамотами. Грамоты сейчас хранятся в музее Новокиевской средней школы, они были переданы туда его сыном Александром. В одной из грамот Алексею Дмитриевичу объявлена благодарность за взятие города Оломоуц. А так сложилось, что сын Александр сейчас проживает в г. Волжский на Оломоуцкой улице.

Мой отец Николай Дмитриевич: по записям в сохранившемся военном билете на действительную службу призывался Михайловским РВК видимо из педучилища, в котором он тогда учился. Службу он проходил в 1935-37 годах в 59 отдельном батальоне связи. 23 июня 1941 года он был призван на фронт Калининским РВК Сталинградской области. В боевых действиях не участвовал, но вспоминал, что однажды их команду уже укомплектовали оружием и обмундированием, посадили в вагоны для отправки на фронт. Но потом, уже в вагоне, выкликнули список на 20 человек, в том числе и его, в другие части.

Так он снова попал в связисты: 14 отдельный ремонтно-восстановительный батальон связи. Его часть обеспечивала связь между Москвой (Ставкой Верховного Главнокомандующего) и фронтами, ставили столбы, тянули провода, отчего на всю жизнь остались у него навыки скрутки проводов. Выяснилось это случайно, когда летом собирали на шлангах летний водопровод для поливки огорода. Так у него ловко получалось обращаться с пассатижами, что не обратить на это внимание было нельзя.

Вспоминал он, что кормили плохо и солдаты как-то набрали и наелись грибов, после чего все они слегли со страшными болями. Если бы хозяйка дома, у которой они квартировали, не отпоила их срочно молоком, а потом подлечивала, то неизвестно чем бы это закончилось для него. С тех пор к грибам он относился подозрительно, да не росли они практически в нашей степи.

Какое-то время часть стояла в Угодско-Заводском (сейчас Жуковском) районе Калужской области недалеко от родной деревни маршала Георгия Константиновича Жукова. Местные жители рассказывали солдатам, что в молодости тот был парнем горячим, любил играть на гармошке и на кулаках подраться. Однажды в этой деревне солдаты увидели коня и попросили его у председателя, чтобы растащить столбы вдоль линии. Но тот объяснил, что этого немецкого мерина Г.К.Жуков прислал своей сестре, живущей в это деревне. Так что коня солдаты не получили и столбы носили на себе.

Был демобилизован 27 июня 1946 года на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 25 сентября 1945 г. в военном звании сержант и должностной квалификации – командир отделения, пом. ком. взвода; военно-учетная специальность – специалисты постоянных линий связи и эксплуатационных частей. Был награжден медалью «За победу над Германией 1941-1945 г.» Указом от 9 мая 1945 г. Эти данные взяты из военного билета полученного им в 1947 году в Калининском райвоенкомате.

До декабря 2008 года я считал эту информацию о военных годах отца исчерпывающей, тем более что на руках был военный билет. Но в декабре 2008 года на сайте www/obd-memorial.ru о потерях в Великой Отечественной войне я с волнением обнаружил, что он числится по Книге Памяти Михайловского района Волгоградской области как пропавший без вести 12.12.1941 г.[Книга памяти. Волгоградская область. Том 2, книга 20]. На странице 115 есть запись:

Ну а несколькими строчками ниже в том же списке Лембиков, погибших в Великой Отечественной войне, он также записан в списках безвозвратных потерь 16-й отдельной стрелковой бригады: Номер – 465; ФИО – Лембик Николай Дмитриевич; Звание – красноармеец; Должность – стрелок; Место и год рождения – Сталинградская обл., Калининский р-н, 1913 г.; Место призыва – Михайловский РВК Сталинградской обл.; Дата и место гибели – пропал б/вести под Екатериновкой Рост.обл. при наступлении 12.12.41г.; Родственники – Сталинградская обл., Калининский р-н, Новокиевский с\с, отец Лембик Дмитрий Афанасьевич.

На сопроводительном документе списка стоит дата - январь 1942 года. Есть резолюция вышестоящего командира о недопустимости нарушения сроков подачи данных о потерях и отметки о наложенных взысканиях за это.

Как можно объяснить этот факт? Всё это как раз укладывается в воспоминания отца. Можно с большой вероятностью предположить, что в суматохе при перегруппировке и отправке бригады на фронт его вместе с другими бойцами просто забыли или не успели исключить из списков, и часть документов уехала на фронт. А там бойцов сразу с эшелона бросили в окопы. Потом уже после боев, с большой задержкой в части уточняли потери и списали его как пропавшего без вести. Как раз на странице со списком погибших и пропавших бойцов числятся телефонисты, радист и стрелки. Видимо отбирали их в выше упомянутый батальон связи. Ну а в 1947 году военный билет в Калининском райвоенкомате при отсутствии других документов могли оформить на основании других документов, вероятнее всего по недошедшей до нас красноармейской книжке отца. Так что служба в 16-й отдельной стрелковой бригаде в военном билете была не записана.

Сразу появился вопрос: знала ли это семья, было ли извещение о пропаже без вести? Попытка расспросить старших двоюродных сестер сначала результата не дала. Но летом 2010 года при личной встрече с земляком Бусенко Григорием Трофимовичем (1930 г.р.) тот сразу же вспомнил о том, что такое извещение было. Бабушка, Екатерина Павловна, тогда повесила фото сына и это извещение под образами (вроде как иконку) и много молилась. И, видимо, много было радости в семье, когда от него пришло письмо с нового места службы.

Когда я впервые обнаружил эту информацию, то испытал чувство легкого шока и мурашек по коже: ведь отец прожил жизнь, вероятно, и не подозревая о том, что числится он с декабря 1941 года в архивах как пропавший без вести в той Великой войне. В январе 2009 года в Михайловский райвоенкомат мною было отправлено письмо с просьбой об исключении его из списка погибших в Книге Памяти. Также дополнительно была проверена информация о месте призыва, и по ответу из военкомата в алфавитных книгах призванных из Михайловки на фронт в период с 1941 по 1945 годы Лембик Николай Дмитриевич не числится. Дядя Иосиф Дмитриевич: в войну служил на советско-иранской границе. Армия, в которой он служил, сначала охраняла границу, а потом, когда через Иран стали поступать караваны по ленд-лизу от союзников, часть войск вошла на территорию Ирана. Военная техника и другие материалы поступали в СССР по Транс-Иранской железной дороге и по автомобильным дорогам. Советским солдатам приходилось охранять эти транспортные пути от диверсий. Штаб армии и пограничного отряда располагался в Ленкорани в Азербайджане.

В боевых действиях ему участвовать не пришлось.

Ещё один дядя Семен Дмитриевич: по первым воспоминаниям родных погиб при освобождении Украины в 1944 году и незадолго до гибели прислал домой письмо, в котором прощался с родными. Считалось что вскоре в бою он получил тяжелое ранение в живот и умер в госпитале. Но дальнейшие поиски дали совсем другую информацию.

Оказывается в 1986 году его старшая дочь Нина Семеновна Москаленко (Лембик) отправляла запрос о судьбе отца, на который ей пришел ответ из Софиевского районного военкомата Днепропетровский области. В ответе значится: Рядовой Ленбик Семён Дмитриевич, погибший 15.01.44, значится захороненным в братской могиле п.г.т. Софиевка. Здесь искажена фамилия, но это могла быть ошибка штабного писаря.

В Книге Памяти Новоаннинского района Волгоградской области на странице 119 [Книга памяти. Волгоградская область. Том 2, книга 23 (издано в г. Волгоград, 1994г.)] также имеется запись: Лембик Семен Дмитриевич, р.1911 х. Новокиевский, рядовой. Погиб 15.01.1944. Похоронен: Украина, Черкасская обл., г. Корсунь-шевченковский.

В Новоаннинском военкомате хранится книга регистрации погибших по Калининскому райвоенкомату (позже объединенного с Новоаннинским) Сталинградской области, в которой имеется следующая запись: Лембик Семен Дмитриевич, погиб 15.01.44, извещение получено 21.02.44, от Сахнов. РВК Х.об. Вручено 21.02.44.Лембик М.Ф..

Здесь сразу обнаруживаются некоторые несоответствия. В первую очередь неверно указан год рождения (правильно 1904). Во - вторых, место захоронения не совпадает с извещением о гибели и с ответом из Софиевского РВК от 17.04.1986. И в- третьих, почему-то похоронка получена не из Софиевского района или из воинской части, а из Сахновщанского РВК. Думаю что первые два можно объяснить невнимательностью кадровых работников.

В 2008 году на сайте «Мемориал» о нём были найдены новые сведения. В списке погибших воинской части дана следующая информация: Номер - 24; Дата - 16.1.44; ФИО - Ленбик Семен Дмитриевич; Звание – кр-ец; Должность – стрелок; Год рождения – 1904; Место рождения – Харьковская обл., Сахновщанский р-н; Где призван – Сахновщанским РВК Харьковской обл.; Дата и место гибели - 15.1.44 убит в р-не с. Петрова Долина Софиевского р-на Днепропетровской области; Место захоронения – 0,5 км юж. отдельного дома Софиевского района Днепропетровской обл. в брат.могиле; Родственники - Жена Лембик Мария Федотовна, Харьковская обл. Сахновщанский р-н, село Медычина.

В приложении даны сопроводительное письмо из штаба управления 20 гвардейской стрелковой дивизии в управление по персональному учету потерь Наркомата обороны, лист со списком погибших бойцов, схема расположения братских могил и список бойцов похороненных в братских могилах. На документах сохранились пометки тех лиц, которые работали с этими документами. Дополнительно можно сообщить, что служил он в это время в 55 гвардейском стрелковом полку 20 гвардейской стрелковой дивизии 46 армии. Ну а кроме неправильно написанной фамилии, несоответствий здесь еще больше: не совпадает место рождения и место проживания жены.

Подробно о его судьбе мне в 2009 году написал с Украины, и многое объяснил, мой троюродный брат Михаил Иванович Корольков: «Во время боев на Украине в 1942 году Семен Дмитриевич попал в плен. И, по-видимому, их вели через Медичину, в которой жила его родная тетя Мария Афанасьевна Грузин и другие родственники. Он, как говорила мама Мария Филимоновна, а ей тоже кто-то рассказывал, был уже не жилец. Его могли застрелить конвоиры, или он сам мог умереть, настолько был слаб. И тогда одна женщина, наверное, по просьбе кого-то из Грузинов, сказала, что это её брат или муж, и что он воевать против немцев не будет. Немцы отдали его этой женщине. Когда он окреп, то двоюродный брат Грузин Николай Филимонович связал его с партизанами. Потом с ними он влился в регулярную армию. Когда он погиб, то согласно приведенным документам, похоронка была направлена в Сахновщанский район. Там как раз работала его сестра Сягайло (Грузин) Нина Филимоновна и похоронка попала к ней. Она догадалась, кто это и переслала похоронку по месту».

Это письмо как раз объясняет большинство несоответствий.

В 1954 году его останки вместе с другими были перезахоронены в общую братскую могилу в районном центре Софиевка, и на памятнике, открытом 09.05.1954 года, среди 306 бойцов есть его фамилия: гв. рядовой Ленбик С.Д.

О том, как семья получила весть о его гибели вспоминала Зинаида Семеновна. В феврале 1944 года страшную новость о гибели отца в семью принесла из Новокиевки старшая сестра Нина. Еще издали, увидев сестру, что-то горестное почувствовала Зина. Она вбежала в хату:
     - Мам, Нина наверное заболела, что-то с ней случилось.

А Нина как вошла во двор – сразу в крик. Потом вбежала в хату, упала на койку и рыдает. Потом уже достала похоронку. Мама сразу в обморок, все в слёзы. На крик сбежались соседи, прибежали бабушка Екатерина Павловна и дедушка Дмитрий Афанасьевич. Слёз было много – ведь сиротами (без отца) осталась самая большая семья старшего сына: четверо детей. Дедушка даже в сердцах высказался:
     - Уж лучше бы кто-то из молодых погиб, сирот бы не было. ( И имел он в виду конечно младших сыновей Николая и Алексея, которые были еще не женаты).

В послевоенные годы, уже в июне 1970 года, во время поездки на Украину Иосиф Дмитриевич с женой Марией Трофимовной и сестрой Еленой Дмитриевной Лымарь были на могиле брата и видели его фамилию на памятнике.

Не вернулись с фронта отец и сын Филипп и Афанасий Лымари. Вероятно, Филипп Петрович погиб в боях где-то на Керченском полуострове. Один из односельчан, Владимир Шаповалов, работавший некоторое время после войны председателем колхоза, воевал с ним в одной части. В боях за Керчь он командовал небольшим подразделением и во время атаки наткнулся на убитого изуродованного и обожженного (обгорелого) бойца. И этот боец был так похож фигурой на Лымаря, что как будто его что-то толкнуло, и он остановился возле него. Обошел вокруг раза три, пытался опознать, но тело сильно было обожжено. Но бой продолжался, и он вместе с остальными побежал вперед. Так Шаповалов рассказывал после войны, и то не сразу (долго не говорил), родным, вернувшимся фронтовикам и остальным хуторянам. Сам он вернулся с войны хромым после ранения. В качестве версии в семье как-то высказывали предположение (в частности Иосиф Дмитриевич), что Филипп мог погибнуть на одном из потопленных судов, вывозивших солдат из Керчи.

Афанасий Лымарь, 1920 г.р. перед войной работал заведующим фермой в Полтаво-Звонарях, осваивал работу колхозного счетовода и в 1940 году был призван на действительную военную службе. Он служил он в приграничном городе Волковыске в Белоруссии, в кавалерии курьером в секретной службе. Связь с ним прекратилась с самого начала войны. Место его гибели неизвестно. Недавно в Интернете обнаружена информация о пропавшем без вести бойце 87-го пограничного отряда (Ломжанского пограничного отряда) Лымаре, при этом отсутствуют даже инициалы. А 87-й Ломжанский погранотряд как раз располагался недалеко от Волковыска на территории нынешней Польши. Кроме того фамилия Лымарь есть в списках погибших в нацистских лагерях. Понятно, что по этим данным в дальнейшем можно будет попытаться найти следы Афанасия Лымаря.

В Книге Памяти Новоаннинского района имеются записи:
     - Лымарь Афанасий Филиппович, р.1920. х. Новокиевка, рядовой, стрелок. Пропал без вести 05.1943.;
     - Лымарь Филипп Петрович, р.1899. х. Новокиевка, рядовой. Пропал без вести 05.1943.

Поскольку в войну на них никаких документов не было, то после войны семья еще надеялась на то что, они все-таки вернутся живыми. Но надежды не сбылись. Теперь уже известно, что в 1946-48 годах военкоматы собирали от родных по месту жительства сведения о бойцах, не вернувшихся с фронта: оформлялись так называемые «документы, уточняющие потери». Такой список от Калининского райвоенкомата был отправлен в Наркомат обороны за подписями военкома капитана Колесникова и начальника 2-й части ст. лейтенанта Тутулова и в 2008 году был найден на вышеупомянутом сайте. В этом списке Лымыри Ф.П. и А.Ф. записаны под 20 и 21 номерами. О Филиппе Петровиче записано, что связь с ним прекратилась с марта 1942 года и предложено считать пропавшим без вести с апреля 1942 года. Точных данных о времени гибели Афанасия в семье не было, и в Калининском РВК записали, что связи с ним не было с начала войны. Поэтому было предложено считать пропавшим без вести с июля 1941 года. Но так как никаких других данных об их судьбе не было, то 10.9.47 года в Наркомате обороны приняли решение практически по всему списку (21 фамилия) считать их пропавшими без вести с мая 1943 года. Так одним приказом им, всему списку, определили общую дату гибели, совершенно несоотвествующую реальным срокам. В соответствии с этим решением 12.9.47 были выписаны соответствующие карточки, а 19.9.47 выписаны извещения. Об этом на списке исполнителями были сделаны соответствующие записи. Кстати на этом же листе приведены данные об их земляках братьях-близнецах Сягайло Иване и Василии, и о Маслиеве Александре Ивановиче и других односельчанах.

Еще один дальний родственник Корольков Иван Александрович (отец Михаила Ивановича Королькова) был призван на службу в 1940 году в возрасте 28 лет вероятнее всего как резервист и служил в Белоруссии. Последнее письмо домой было отправлено 18 июня 1941 года из п/о Медно Дмачевского района Брестской области, п/я 58 (Б или В). Больше писем не было, видимо он погиб в первые дни войны. Данные о нём есть только в послевоенных документах 1948 года в которых его почему-то признали пропавшим без вести в апреле 1943 года, и основанной на них записи в Книге Памяти Новоаннинского района. Никифор Пимонович Ряснов – дедушка по маминой линии:

В 1941 году ему было 45 лет и, по некоторым сведениям, он не попадал под призывной возраст. Но он был призван осенью (22 октября) на фронт или сам ушел добровольцем. Дома остались с мачехой дочери Тоня- моя мама (1926 г.р.) и Катя (1929 г.р.), а старшие сестры Елена(1919 г.р.) и Шура (1925 г.р.) уже были в армии.

Он регулярно писал домой письма, и они хранились в нашей семье. Осенью 1942 года его часть была на обороне северокавказских рубежей, и егерские части немцев отрезали их от основных сил. Часть была в окружении и поэтому долго (три или четыре месяца) от него не было писем. Как раз в это время мачеха бросила девочек одних и ушла жить в другую семью. Но потом письма стали приходить снова, и Никифор Пименович сообщил, что выжил, и что теперь будет писать часто.

Одно время письма с того же фронта присылала тетя Лена, служившая медсестрой в госпитале, то есть они могли быть рядом на Курской дуге. Мама сообщила отцу номер полевой почты тети Лены, и он писал потом в письме дочери, что они могли встретиться в Егорлыке. В своих письмах уже с Украины он писал, что ему нравятся те места, и что после войны можно будет переехать сюда жить.

А потом с фронта пришел треугольник-письмо, написанное карандашом. Боец-сослуживец сообщал, что Никифор Пименович во время бомбежки был тяжело ранен, потерял ноги и перед смертью просил сообщить детям, чтобы его не ждали. Екатерина Никифоровна долго помнила фамилию этого бойца (Заворокин, Заволокин), но забыла несколько лет назад (увы, годы). И был похоронен он вроде бы в селе Малая (Новая) Маячка Цюрупинского района Херсонской области. Позже пришло уведомление о том, что Ряснов Никифор Пименович пропал без вести. Уже в шестидесятые или семидесятые годы она обращалась в школу к красным следопытам того района или села. Но письмо вернулось обратно нераспечатанным с припиской – уточните адрес. Вероятно, кто-то просто не захотел заниматься этим письмом. Ну а вскоре в газете «Красная Звезда» она прочитала о том, что на границе Николаевской и Херсонской областей после тех кровопролитных боев числится около 150 тысяч безымянных могил. И вполне вероятно, что в одной из таких могил похоронен Никифор Пименович. Ну а как получилось, что при живом свидетеле его гибели он оказался в списках пропавших без вести – уже никто не ответит. Но к сожалению при переезде письма дедушки были утеряны и мама об этих письмах позже очень сильно жалела и плакала.

В Книге Памяти Новоаннинского района Волгоградской области (1994 года выпуска) на странице 173 есть запись: Ряснов Никифор Пименович. Р.1896 , х. Новокиевка, кр-ц, пп 48435, стрелок. Пропал без вести 11.1943 .

В сентябре 2007 года мною оформлен запрос о его судьбе в Центральный архив Министерства обороны, а в январе 2009 года получен ответ.

Из ответа стало известно, что служил он в 11 гвардейской кавалерийской дивизии (11-й гвардейской Донской казачьей кавалерийской Краснознаменной дивизии) и списках погибших по этой дивизии не значится. Кроме того других документов по этой воинской части в архиве нет. Данная дивизия входила в состав 5-го гвардейского Донского казачьего корпуса. Боевой путь корпуса осенью 1943 года проходит как раз по Херсонской и Николаевской областям, именно он освобождал город Цюрупинск. Эта особая Донская казачья кавалерийская дивизия формировалась с лета 1941 года в Сталинградской области в составе корпуса народного ополчения.

В феврале 2008 года в Интернете на сайте о безвозвратных потерях в Великой Отечественной войне была найдена новая информация о Никифоре Пимоновиче.

Эту карточку-анкету в Калининском райвоенкомате в 1946 году оформлял старший лейтенант Селиверстов. Через несколько лет, в 1949…50 годах, с ним, уже капитаном, работала медработником в призывной комиссии Екатерина Никифоровна. В карточке военкомом сделано заключение – считать погибшим. Но в Управлении по учету безвозвратных потерь Наркомата обороны приняли другое решение – считать пропавшим без вести. Такое решение видимо было принято из-за отсутствия подтверждающих документов о гибели. Просматривая соседние страницы сайта с документами по другим бойцам, я установил, что погибшими тогда признавали тех, чьи семьи могли представить оригиналы писем с фронтов об убитых. Такие письма прилагались к карточке-анкете и высылались в Наркомат обороны, хранятся там, а теперь они отсканированы на этом сайте. Видимо мама или её мачеха не отдали упомянутое выше письмо в военкомат, возможно не поднялась рука лишиться того последнего памятного листочка бумаги.

Нелегкая солдатская судьба выпала на долю двоюродного брата отца, а соответственно моего троюродного дядю Лембика Павла Максимовича. До войны он проживал в Харьковской области и был призван в 1941 году. Его родные места были оккупированы и родные связи с ним долго не имели. Видимо по этому он был сначала учтен по послевоенным документам уточняющим потери как пропавший без вести. На сайте www/obd-memorial.ru имеются следующие данные:
Номер записи - 57557530
Фамилия - Лембик
Имя - Павел
Отчество - Максимович
Дата рождения - __.__.1909
Место рождения - Украинская ССР, Харьковская обл., Лозовский р-н, с. Регоросово
Дата и место призыва - __.__.1941 Лозовский РВК, Украинская ССР, Харьковская обл.,
Лозовский р-н
Воинское звание - рядовой
Причина выбытия - пропал без вести
Дата выбытия - __.11.1943
Название источника информации - ЦАМО
Номер фонда источника информации - 58
Номер описи источника информации - 18004
Номер дела источника информации - 383

Но позже оказалось, что Павел Максимович в мае 1942 года попал в плен в боях за Харьков. Документы о нём сохранились в немецких архивах и также приведены на сайте:

О том, что он был в плену родные узнали, но позже, а уж приведенную карточку военнопленного наверняка не видели. Но его судьба меня еще заинтересовала потому, что ко мне попала довоенная фотография Павла Максимовича. У меня было желание найти потомков П.М.Лембика, чтобы передать её им, так как из-за оккупации такой фотографии у них могло и не сохраниться. Но по предыварительным данным по приведенному адресу в Артельном (Регоросово) Лембики больше не живут, и пока поиски зашли в тупик. Но надеюсь со временем мне удасться все-таки найти их.

Старшая мамина сестра Елена Никифоровна Ряснова к началу войны успела закончить в Сталинграде медицинское училище и работала в больнице, которую потом переформировали в госпиталь. Однако через некоторое время военкомат призвал её на службу и направил в образующийся фронтовой эвакуационный госпиталь (ФЭГ). Этот госпиталь располагался в городе Фролово (станция Арчеда). На старом месте работы начальник госпиталя грозился объявить её дезертиром и вернуть, но поскольку она была призвана, ничего не стал или не смог сделать. Госпиталь принимал раненых, поступающих с фронта, подлечивал их и распределял на дальнейшее лечение или снова на фронт. Работа была очень тяжелая, особенно при переездах, когда приходилось таскать не только больных, но и все госпитальное имущество. Основной персонал состоял из девушек и молодых женщин возрастом до 22-х лет. Были в штате и несколько мужчин в основном пожилого возраста, а концу войны в штате на водительские должности оставляли вылеченных бойцов.

Переезжать приходилось достаточно часто, так как фронт госпиталь перебрасывали в другое место назначения. Во время переездов, да и во время работы госпиталь иногда бомбили.

Особенно трудно пришлось в 1942 году, когда немцы подошли вплотную к Сталинграду. Своего транспорта у госпиталя было мало и приходилось обращаться к местным организациям и колхозам за помощью. Однажды был случай, когда кто-то из руководителей колхоза разрешил использовать их быков или лошадей и повозки, а приехавший позже бригадир попытался отменить распоряжение и отнять транспорт. Но тетя Лена, к тому времени уже прошедшая определенную жизненную школу выживания в тяжелейших условиях, дала ему отпор таким набором ненормативной лексики, что тот глаза вытаращил и вынужден был отступиться. Этот случай о том, как она смогла поставить на место того бригадира, потом долго вспоминали в госпитале.

Во время боев на Курской дуге в 1943 году (в г. Егорлыке Ростовской области) ее приняли кандидатом в члены КПСС, а потом в 1944 году на Западной Украине в Стрые она стала членом партии. Уже говорилось о тяжелом труде в госпитале, но особенно запомнился госпиталь в Таганроге, располагавшийся в четырехэтажном здании. Приходилось медсестрам и персоналу поднимать носилки с ранеными на второй и третий этаж на руках, а на четвертый этаж старались направлять ходячих больных. Тем более что официально штат госпиталя был рассчитан на 360 коек, а принимали больше тысячи раненых.

В 1944 году госпиталь перевели в Запорожье (станция Партизаны) возле Аскании–Новой, следующим местом дислокации был город Стрый на Западной Украине.

В 1944 году она познакомилась с Карамновым Дмитрием Андриановичем. Он служил на передовой фельдшером, в самом пекле боев. В том же году они поженились. Впоследствии, после войны, он остался на воинской службе и перешел в клубные работники. Во время службы в Вене он окончил университет марксизма-ленинизма и его перевели в политсостав.

В начале 1945 года, ещё до окончания войны, тетя Лена вернулась в Новокиевку и 11 июля родила дочь Люду. Всего они жили в Новокиевке около года, пока дядя Дима служил за границей и оформлял документы на вывоз семьи. В это время она работала акушеркой в Новокиевской больнице.

Другая старшая сестра Александра Никифоровна (Шура) в июле 1941 года была призвана и оказалась в банно-прачечном отряде. Формировали этот отряд рядом со станцией Панфилово в хуторе Америка (ныне Красная Заря). Во время службы ей приходилось перестирывать горы белья. Но однажды её вызвали в штаб, посадили за пишущую машинку и поручили перепечатать газету. Тут как раз и проявились ее школьные знания, а затем были курсы машинисток. После этого её перевели в штаб, где она работала машинисткой. Было это в штабе армии Конева. Так, сначала прачкой, а потом машинисткой, она прошла всю войну от Сталинграда до Праги.

Домой она писала регулярно, был у нее красивый почерк. Причем по просьбе младшей сестры письма отправляла не треугольником, а в конверте. Дополнительно она вкладывала туда два-три листа чистой бумаги. Бумага была дефицитом, и эту бумагу Катя брала в школу или писала ответное письмо. Если письма с фронтов доходили все, то про письма на фронт этого сказать нельзя: войска двигались, перемещались, и почта не всегда успевала пересылать письма из тыла на место дислокации части. Ну а конкретно, по каким местам шла её служба неизвестно.

После войны она вернулась в Новокиевку, где в это время находилась и Елена Никифоровна, тоже пришедшая с фронта. Вернулась она с благодарственными документами, с отличными характеристиками и по совету старшей сестры уехала в Сталинград, который в то время усиленно восстанавливался. Устроилась она на работу машинисткой в машинописном бюро в управлении на металлургическом заводе «Красный Октябрь», где и проработала длительное время.

В начале войны маме Антонине Никифоровне Рясновой исполнилось 15 лет, и она училась в школе. Но после того как осенью 1941 года отец ушел на фронт, ей пришлось оставить учебу и пойти работать. Жили они те годы ожиданиями писем, а из семьи трое уже были на фронте. Но если сестры Шура и Лена писали более-менее регулярно, то от отца письма приходили редко.

Осенью 1942 года мачеха ушла в другую семью, и они остались жить в хате вдвоем с младшей сестрой Катей. Было им очень трудно. Много проблем свалилось на детские плечи. Не было ничего: ни соли, ни мыла, ни спичек, ни сахара, ну и конечно денег. Проблема была даже в том, что после мачехи в доме не осталось практически одежды или постельного белья: ни подушек, ни одеял. Дети росли и оказались фактически раздетыми. Все это потом пришлось им самим для себя делать или приобретать при минимуме средств.

Одной из самых больших проблем в военные годы был огонь, точнее его получение и сохранение. Брали кресало (вроде бы кусок напильника), острый камень и пробовали высекать искры. Ну а чтобы искра не пропала зря, подкладывали вату (из фуфаек). Искра падала на вату, и если повезет, то вата начинала дымить. Потом с трудом раздували огонь («полные глаза дыма»). Потом нашли растение (кустик) дающий пушистые (пористые) комочки – название тете Кате не запомнилось. Комочки эти легко вспыхивали и поэтому их собирали и хранили в укромном месте. Как высказалась она впоследствии: «Знать бы, так мы бы этот кусок напильника сохранили для истории». А зимы были снежные и холодные. Ну а если не удавалось разжечь, то выходили на улицу и смотрели, у кого из трубы идет дым. Шли туда, просили уголек и бережно несли его домой, стараясь, чтобы он не затух.

Примерно 1937-38 год. На обороте надпись: Посылаем напамять карточку – 1. Мария Ивановн 2. Антонина Ник., 3 Екатерина Ник.

Фотография была сделана в начале зимы (просматривается снег под ногами, валенки на ногах у Тони) или ранней весной. На заднем плане видна стена саманной хаты. Очень похоже, что это первая в жизни фотография у девочек (они немного напряжены). Заметно, что младшая сестра Катя (слева) по росту уже догнала старшую сестру. Как она потом вспоминала, что одеты они в ту единственную одежду, которая у них на тот момент была.

Вторая проблема была – хлеб. То зерно, которое удавалось достать или заработать, нужно было молоть на мельнице за счет «бартера». И все пекли свой домашний хлеб. У некоторых из хуторян были самодельные мельницы из двух камней. На них можно было перетереть зерна на крупу, из которой потом пекли лепешки.

Была проблема с мышами, которых одной военной зимой развелось великое множество, что даже кошки не реагировали, а колхозные копны шевелились. Трудно было сохранить продукты и вещи, которые те портили. А еще проблемы односельчанам создавали волки, которых в войну было много. В одном дворе они за ночь загрызли (порезали) в сарае 6 или 7 овец, а спастись смогла коза, которая запрыгнула на потолочную балку, и волки её не достали. Когда были сильные бой на Северном Кавказе, то в степях появились шакалы, которые бежали оттуда.

Несмотря на такую тяжелую жизнь у них сохранилась тяга к знаниям. Единственной возможностью получить знания, как ни сложно было, были книги. Книги иногда можно было взять у знакомых, и их читали бережно, передавали друг другу. Ну а также пользовались библиотекой (как тогда называли избой-читальней). Даже во время войны, когда школа не работала, так как там размещался госпиталь, библиотека работала. Мама, возвращаясь с работы, заходила в библиотеку, брала книгу, и сестры вечером читали. Но почитать по- настоящему не всегда удавалось. Было много работы по дому, да и темнело зимой рано. Вечерами жили при керосиновой лампе, керосин для которой иногда она приносила из МТС или же приносила соседка тетя Женя Прокопенко, работавшая на заправке. Но керосин приходилось беречь, а лучину жечь они с сестрой боялись из-за возможности пожара.

Мама с шестнадцати лет в 1942 году устроилась в МТС токарем, Её подруги и ровесницы завидовали ей (как говорила впоследствии соседка Голованникова Мария работавшая трактористкой), так как она получала зарплату, а они работали в колхозе за трудодни, вообще «за палочки». И хотя платили немного, и деньги давали нерегулярно - это были настоящие деньги. Мастерская была раскрытая, плохо отапливалась (или даже не отапливалась) и она постоянно мерзла, простужалась и болела. Старалась одевать на себя все, что было дома, но теплая одежда тоже была проблемой, и хотя выдавали иногда спецовки (фуфайки) – это не спасало. Как-то сестрам удалось достать кусок парашютного шелка и из него сшили подобие платья. Но было два недостатка: ткань практически не грела и стояла она колом (была грубая очень). Холодными зимними вечерами оставались девочки одни и, коротая вечера, забирались на теплую печь и пели песни. Нравилось им петь, красиво у них получалось. Даже мачехе их пение нравилась. Ну а если в хутор попадала газета, то она обходила всех, и её зачитывали до тех пор, пока она не разваливалась на кусочки. Те письма, которые приходили с фронта, прочитывались многократно, в том числе и соседями. Ну а письма на фронт доходили до адресата не всегда (войска двигались, адреса менялись).

В начале войны в хуторе появились эвакуированные, в частности жена пограничника с западной границы с двумя детьми и с одним узелком: «интеллигентная женщина». Подселяли их к местным жителям. И хотя у многих не было большого достатка в семьях, им помогали продуктами, одеждой и пр. А в конце войны эта семья уехала из хутора. В войну им все приходилось делать самим, и выжить помогал огород. В хозяйстве держали корову, две-три овцы, хрюшку. Они приносили потомство: теленка держали до осени, а одну зиму его даже кормили до весны. Корова у них была хорошая, удойная. Огород, домашнее хозяйство, тяжелый труд и экономное хозяйствование позволили им пережить военные годы без особого голода. Но особенно они были благодарны корове: за молоко, молочные продукты, за теленка, которого можно было вырастить и продать, за коровьи навозные кизяки, обогревавшие их зимой. «Памятник надо ставить корове-кормилице, спасавшей не одну такую семью в те тяжелые годы».

Жизнь была очень трудная, много было умерших, но новорожденных было мало. Школьников привлекали к сельхозработах: 13-летним девочкам приходилось крутить ручку молотилки, грузить телеги с зерном и пр.

Одним из самых сильных впечатлений от войны остались встречи с ранеными. Во время Сталинградской битвы (1942-43 годы) школа не работала, так как в ней располагался госпиталь (эвакопункт). Там размещали раненых бойцов. Те, кто имели тяжелые ранения, были на излечении в помещении школы. Особых условий для раненых в школе не было. Кроватей не было, и они лежали на соломе, разбросанной на полу, иногда это было застелено постельным бельем. Для охраны госпиталя от налетов авиации с воздуха в хуторе стояла зенитная батарея, на которой служили зенитчицы. Хуторские жители подкармливали раненых: приносили им продукты. Принесут девчушки кувшин молока, выйдут солдаты и возьмут молоко. Им некуда его перелить, вот и уносили вместе с кувшином. А девочки дома переживают: опять кувшина не хватает. Ну а тех раненых, кто мог ходить, распределяли на лечение к местным жителям. Это были солдаты с ранениями в голову, руку и т.д. Они никаких особенных условий не требовали, располагались чаще всего в хатах на полу на соломе. Да и дать и у жителей особенно нечего было. Как-то пришлось девочкам делать перевязку и обрабатывать йодом рану у бойца, которому осколком было искорежено лицо, до кости и зубов вырвано мясо на щеке. Снимались бинты, обнажались торчащие кости и нагноения, в рваных краях раны шевелились вши (солдаты были почти сразу из окопов). Бинты приходилось отстирывать, вываривать в тазу в печи, сушить. Ну а гладить их приходилось утюгом, который грели в печи или на плите. Поскольку мыла не было, то порой применяли вместо него золу. Иногда раненые обедали в школе, но также приходилось кормить их дома. В колхозе раненым иногда выдавали продукты для готовки.

После окружения немцев под Сталинградом зимой 1943 года через хутор проходило много пленных. Шли они поодиночке, заходили в дома и просили поесть. Однажды и в их двор зашел пленный немец. Катя была дома одна и очень испугалась. Но он стал показывать щипцы (плоскогубцы), пытаясь объяснить, что может что-то сделать. А у них как раз развалилась дверная коробка (рама) на погребе, оторвалась крышка, и ей самой никак не удавалось её починить. После того как он отремонтировал крышку погреба, закрепил петли, тетя Катя выдала ему полуторалитровый горшочек сметаны. Больше дать было нечего. И перед тем как уйти он ей в знак благодарности долго кланялся.

В этих тяжелейших условиях Кате еще приходилось учиться. Но благодаря способностям, хорошей памяти и желанию учиться все это преодолевалось. А так учеба была трудным делом. Надо было успеть уроки сделать пораньше, т.к. зимой темнеет рано, а керосина не хватало. А бывало так, что решение задачи приходило во время дойки, так как условие было заучено раньше. Но в учебе в войну был перерыв один или два года, в связи с тем, что в школе был госпиталь.

В это трудное время им помогали соседи, особенно хорошие отношения были с соседкой тетей Женей Прокопенко. Была она хозяйственная и заботливая женщина. В снежные зимы иногда ей приходилось откапывать двери от снега, чтобы девочки могли выбраться наружу из хаты. Летом она помогала им скирдовать сено и солому. Но и девочки помогали ей. Ухаживали днём за её больной свекровью, копали огород, помогали кизяки готовить. Помогали они и семье своего дяди Александра Пименовича: работали в огороде, делились продуктами.

А вот что пережила моя двоюродная сестра. Екатерина Филипповна МАКСИМОВА-ЛЫМАРЬ (проживавшая в городе Новоаннинский до недавнего времени) была единственной из гражданских родственников, кто напрямую ближе всех столкнулся с войной. Вскоре после свадьбы в 1941 году мужа перевели работать в г. Измаил в Бессарабию (в Молдавию). В это время она уже ждала ребенка. С первых дней войны г. Измаил стали бомбить. Объявили срочную эвакуацию, и муж Григорий прислал за ней тачанку. С большим трудом ему удалось посадить жену на поезд. С собой ей удалось взять только буханку хлеба и кусковой («грудковой») сахар; а из одежды успела захватить с собой только пальто, даже платок на голову в суматохе не успела взять. Все остальное имущество, в том числе и припасенное на будущего малыша пришлось бросить.

В пути эшелон несколько раз бомбили. Ей пришлось не один раз пережить весь этот ужас, видела она горящие вагоны, убитых и изуродованных взрывами взрослых и детей. Поскольку была уже на шестом месяце беременности, то далеко от платформы (а везли их на открытой платформе) не могла убежать. И лечь уже лицом вниз она тоже не могла, ложилась на спину, видела пикирующие самолеты, падающие бомбы, разлетающиеся светящиеся красные пули и осколки. И каждая из них могла принести смерть. При очередной бомбардировке поезд останавливался, паровоз начинал свистеть, пассажиры спрыгивать с платформ и разбегаться по придорожным огородам, посадкам. На остановках пытались маскировать вагоны ветками, кустарниками, но это мало помогало от самолетов.

На всю жизнь запомнила она двух мальчишек-братьев лет по 13-14, ехавших рядом с ней. При очередной бомбардировке на её глазах одному из них осколком выбило глаза, и он страшно кричал. Ещё рядом с ней ехали старые-старые дед с бабушкой, такого возраста, что не могли уже самостоятельно убегать, и они оставались сидеть на платформе, пережидая бомбардировку. С собой у них был большой бачок меда, который они в пути пытались менять на продукты. И доехала она с ними до самого Сталинграда. У нее были длинные волосы, перед войной из Головатовки она уехала с мужем, имея длинные косы. Но после тяжелой дороги, когда нечем было в поезде покрыть голову (хотя это требовали проводники), уже дома волосы у нее стали выпадать. Сказались дни и ночи, проведенные под бомбежками, всеми осадками, в грязи и пыли.

Самолеты улетали, паровоз начинал снова свистеть, созывая людей на посадку, и надо было успеть снова забраться на платформу. У самих вагонов лежали тела убитых. Кого-то успевали похоронить, а некоторые оставались лежать непогребенными. Нужно было спасать живых.

В Сталинграде эшелон с эвакуированными уже встречали, на вокзале у каждого вагона поставили столы, беженцев регистрировали и распределяли по разным направлениям. Ей сначала предложили ехать на Урал, но узнав, что она из области, местная, дали справку и проездные документы до Панфилово. Из Панфилово она возвращалась с односельчанином Рынзой Михаилом Кузьмичем, который пригонял на сборный пункт лошадей, а теперь возвращал выбракованных. Получилось так, что они еще ехали по другой стороне пруда (за огородами вдоль домов Маслиев, Бусенков, Лембиков, Сягайло), а родители уже увидели и издалека узнали. Отец Филипп Петрович, мама Елена Дмитриевна и четверо младших детей встречали двуколку у балки. Когда конь завяз в грязи, то отец снял дочь с двуколки и на руках вынес на сушу. Собрались многие из соседей, расспросов и рассказов было много, а слез было пролито еще больше. В общей сложности с мучениями и страданиями она добиралась до дома шестнадцать суток.

Её муж Григорий Сергеевич Максимов, сын раскулаченного при коллективизации местного Полтаво-Звонаревского мельника Максимова, погиб в 1943 году при освобождении Украины. В бою он был ранен, получил проникающее осколочное ранение грудной клетки, и умер 11.08.1943 года в полевом госпитале 5191 (ППГ 5191). Похоронен в братской могиле в селе Новокрасновка Бобровского сельсовета Антрацитовского района Луганской области. В 60-х или 70-х годах местные власти приглашали Екатерину Филипповну на открытие памятника на братской могиле, вроде бы предлагали перезахоронение праха мужа на родину. Но она тогда не стала это делать.

Наше поколение воспитывалось на уважении к участникам войны, ибо именно война полностью перевернула и исковеркала всей страны, принесла страдания и лишения моим близким. Эта работа как возможность, отдать хотя бы малый долг памяти тем, кто это пережил и выстрадал. Чтобы не ушли в забвение имена тех кто в те тяжкие годы защищал родину или в силу возраста вынес тяжкие лишения того военного лихолетья. В эту статью попала лишь малая часть собранного материала, да и формат газеты не позволяет дать больший объем. Тем, кто заинтересуется этой работой полностью можно обратиться к автору по электронному адресу - lembikboris@mail.ru

<<< назад