Родословная, воспоминания, документы, фотографии
составил Б.Н. Лембик2008 год

• Предисловие
• Глава 1. Дедушка и бабушка Рясновы
• Глава 2. О Никифоре Пименовиче
• Глава 3. Елена Никифоровна
• Глава 4. Александра Никифоровна
• Глава 5. Антонина Никифоровна
• Глава 6. Екатерина Никифоровна
• Глава 7. О Рясновой-Божко М.И.
• Глава 8. О родственниках
• Заключение

          Эта работа написана, в первую очередь, для молодого поколения, потомков основателей нашего рода. Предыдущие поколения своей жизнью доказали, что достойны того, чтобы о них помнили. Надеюсь, что каждый, прочитавший эти воспоминания, передаст их следующим родственникам.
          Большая благодарность моей семье за понимание и поддержку в реализации моих планов по составлению родословной и записи воспоминаний.
          От всей души благодарю всех, кто принял участие в сборе материалов и записи воспоминаний. Их имена Вы встретите в тексте. Приглашаю к сотрудничеству всех заинтересовавшихся историей семьи. Заранее признателен тем, кто пожелает дополнить этот материал, поделиться воспоминаниями, документами для продолжения данной работы. Кстати, пока не удалось найти ни одной общей фотографии сестер Рясновых.
          Завершена работа родословной нашего рода Рясновых.

          Эта работа является продолжением первого выпуска "Обыкновенные биографии. Рясновы" и содержит дополненный и переработанный материал. В основу работы легли воспоминания Елены Никифоровны и Екатерины Никифоровны, часть фотографий хранилась в нашей семье и часть предоставлена Каныгиным Владимиром Алексеевичем. Но без воспоминаний Елены Никифоровны и Екатерины Никифоровны эта работа бы не состоялась. Поражает то, с какой силой впечатались в их память те годы, сколько мелких, вроде бы незначительных, деталей они помнят. Какую свежесть памяти сохранили они в свои немалые годы.
          Историю жизни семьи Рясновых было писать намного труднее, чем семьи Лембик, потому что свидетелей того времени осталось мало и собирать материал трудно. Из сестер в живых сейчас только старшая сестра Елена Никифоровна и младшая сестра Екатерина Никифоровна, которые к тому же живут достаточно далеко.
          При сборе и обработке материала о биографии родных возник вопрос: а что мешало сделать это раньше? Ведь в то время, когда были живы родители, их поколение, можно было без особых проблем все это записать и оформить. Но почему-то дома о семейных историях и о прежней жизни вспоминали мало. Получилось так, что в школе и институте приходилось изучать биографии и "творческое наследие" различных политических и государственных деятелей, о которых теперь редко кто вспоминает, да и то чаще в отрицательном аспекте. О том чтобы изучать жизнь своих ближайших родственников как-то не принято было говорить. Хотя "главным богатством" страны провозглашался "советский народ", нас пичкали сведениями о том какие у нас замечательные и удивительные руководители и начальники. Видимо не все люди и не все семьи входили в рамки требований к "строителям коммунизма". А получилось, в конце концов, поколение, многие из которого лучше знали биографии вождей, чем родословную своей семьи.
          Делая эту работу, я хочу восполнить хотя бы частично этот пробел, оставить как бы материальное изложение дней прожитых предыдущим поколением членов моей семьи. Я не до конца уверен в том, что этот материал будет востребован полностью и принят всеми, но думаю, что найдутся люди, которым это будет интересно. А, соответственно, есть надежда, что и через поколения кто-то с интересом прочтет эти записи и рекомендует это сделать другому. А может быть, у кого-то из следующего поколения возникнет желание продолжить исследования или записать события следующего этапа прожитых лет.

          В начале прошлого века семья Рясновых жила в селе Терновое (Терновка) Еланского района (Сталинградской области). В воспоминаниях Елены Никифоровны дедушка Пимен (мой прадед) представлялся ей как иконка. Бог был похож на дедушку, потому что он был такой добрый, с бородой, и потому что он давал ей кусок хлеба. Прабабушка вроде бы была ростом выше деда. Имя её она не смогла вспомнить. Больше она ничего не помнит, потому что вскоре семья уехала из Тернового.
          Дедушка, Никифор Пименович (Пимонович - вероятно разговорное, но перекочевавшее в документы), родился в 1896 (по данным военкомата и Екатерины Никифоровны) или 1894 (по воспоминаниям Елены Никифоровны) году. Место рождения неизвестно, но предположительно был он коренным жителем этих мест. Бабушка, Добрыднева Дарья Петровна - 1898 года рождения, место рождения неизвестно. По воспоминаниям родственников и сохранившимся фотографиям она была красивая женщина.
          У дедушки были четыре сестры Анастасия, Соломея, Акулина, Прасковья и брат Александр Рясновы. Сестры проживали в Терновом (что требует проверки), а Александр Пименович впоследствии с семьей жил в хуторе Новокиевский.
          У бабушки, Дарьи Петровны, по воспоминаниям Елены Никифоровны, были два брата. Их имена она не помнит. Один из них был глухонемым. Женат он не был и помогал Дарье Петровне, потому что она была у него любимой сестрой. Но по воспоминаниям тети Кати брат был один и умер он вскоре после Дарьи Петровны, и почти одновременно с ним умерла и мама Дарьи Петровны. Получается что дата их смерти 1930-33 годы, то есть можно предположить, что это было время коллективизации или тех известных голодных годов.
          По воспоминаниям Екатерины Никифоровны дедушка долго служил срочную службу: лет 6 или 8. Если принять, что его призвали на службу в 18 (17)лет, то есть в 1914 году, то служил он до 1920 года (минимум). Но это немного не стыкуется с датой рождения первых детей и тети Лены (в 1919 году). Но возможно были какие-то обстоятельства, о которых мы не знаем. Дата их вступления в брак неизвестна. Всего в семье Рясновых родилось шестеро детей - старшие дети Павел и Галина (?) умерли в младенчестве; далее были: Елена -1919 г.р.; Александра - 1924 г.р.; Антонина (моя мама) -1926 г.р. и Екатерина - 1929 г.р. В это время семья неоднократно переезжала с места на место. Если тетя Лена родилась в хуторе Терновое Еланского района, то мама и тетя Катя - в хуторе Свиридкин Комсомольского (Михайловского) района (по свидетельству о рождении). Место рождения тети Шуры пока неизвестно. По воспоминаниям Елены Никифоровны какое-то время семья жила в хуторе Гришин Березовского района Сталинградской области (Нижневолженского края?). Но это место требует дополнительной проверки, так как есть мнение (от Екатерины Никифоровны) что речь идет всё о том же хуторе Свиридкин. Как удалось уточнить, эти хутора находились рядом, но более мелкий хутор Свиридкин не сохранился. Также промелькнуло упоминание о Гришкинской балке. Видимо, надо также учитывать, что в то время могло проводиться деление административных границ в области, сопровождающееся как обычно изменением, как границ, так и названий районов.
          По воспоминаниям Елены Никифоровна их мама была неплохая хозяйка, в семье было все необходимое: одежда, обувь, постельное белье и т.д. Но в 1931(1930) году семью постигло страшное горе - умерла мама Дарья Петровна. На этот период как раз приходится проживание в хуторе Свиридкин, так что она может быть похоронена в тех местах. Дедушка остался один с четырьмя маленькими детьми на руках. После смерти Дарьи Петровны одна из сестер деда Никифора, Прасковья Пименовна ("тетка Параська"), взяла в свою семью младшую дочь Катю. У нее было своя дочь, жили они побогаче и, видимо, чтобы помочь брату они взяли себе самую младшую. И вроде жили они не в Терновом, но точное место проживания семьи Прасковьи Пименовны неизвестно. Однако вскоре то ли началась раскулачивание, то ли по какой-то другой причине они переехали в Казахстан. Чтобы не разлучать детей, да и вывозили неизвестно куда, Катю снова отдали в семью примерно в 1937 году уже в хутор Новокиевский.
          Но и до этого периодически Никифор Пименович привозил маленькую Катю к сестрам. Сам момент раскулачивания тетя Лена не помнит, так как жили они в уже в хуторе Новокиевском. Семьи Рясновых близко общались. Какое-то время сын Анастасии Пименовны ("тетки Насти") жил в семье у дяди Никифора: видимо помогал по хозяйству. В этой тяжелой ситуации он женился второй раз - на Божко Марии Ивановне. Несмотря на то, что она была сиротой и в детстве, видимо, тоже хлебнула горя, она сразу невзлюбила детей и всю жизнь издевалась и помыкала ими. Ну а потом, в военном 1942 году, когда от Никифора Пименовича долго не было писем, она вообще ушла из дома в другую семью (к деду Лугонину). Никто из детей никогда не вспомнил её добрым словом, настолько жестоко она себя так вела с ними. Доходило до того, что она била их по любому поводу, прятала от них еду. Особенно доставалась младшим Тоне и Кате, старшие видимо или отговаривались, или успевали убегать. Как-то маленькую Катю за какую-то провинность она посадила всарай к свинье.

          До войны Никифор Пименович работал сторожем в МТМ, а днем подрабатывал - сапожничал. Был он симпатичным, высоким мужчиной. Заметно было это рядом с братом Александром Пименовичем, который ему был до плеча. А мачеха, которая была маленького роста, рядом с ним казалась очень маленькой. Каких то конкретных привычек и особенностей ни тетя Катя, ни тетя Лена не запомнили. Особого достатка в семье не было, жили так, чтобы только не ходить голыми: не в чести были богатые и зажиточные. К выпивке, по воспоминаниям дочерей, склонен не был, пьяным не напивался.
          В 1941 году ему было 45 или 47 лет и, по некоторым сведениям, он не попадал под призывной возраст. Но он был призван осенью (22 октября) на фронт или сам ушел добровольцем. Запомнилось тете Кате то, что после призыва песик Букет, с которым дедушка ходил на дежурство в МТМ, ушел из дома и больше не вернулся (пропал). Часть их формировали не в Панфилово, а в Новоаннинке. Воевал на разных фронтах. По каким-то сведениям запомнилось тете Кате, что служил он в известном кавалерийском корпусе генерала Плиева, якобы в обозе. Впоследствии Екатерина Никифоровна по документам смотрела путь движения частей Плиева и получается, что вроде бы путь службы Никифора Пименовича совпадает. Он регулярно писал домой письма, и они хранились в нашей семье. Осенью 1942 года его часть была на обороне северокавказских рубежей, и егерские части немцев отрезали их от основных сил. Часть была в окружении и поэтому долго (три или четыре месяца) от него не было писем. Как раз в это время мачеха бросила девочек одних и ушла жить к деду Лугонину. Но потом письма стали приходить снова, и Никифор Пименович сообщил, что выжил, и что теперь будет писать часто. В своих письмах с Украины он писал, что ему нравятся те места, и что после войны можно будет переехать сюда жить.
          Одно время письма с того же фронта присылала тетя Лена. То есть они могли быть рядом на Курской дуге. Мама сообщила ему номер полевой почты тети Лены, и он писал потом в письме дочери, что они могли встретиться в Егорлыке. Ну а тетя Лена говорила в свое время сестре Кате, что хотела перевести его служить в свой госпиталь, в хозяйственный взвод. Но видимо у нее это не получилось.
          А потом с фронта пришел треугольник-письмо, написанное карандашом. Боец-сослуживец сообщал, что Никифор Пименович во время бомбежки был тяжело ранен, потерял ноги и перед смертью просил сообщить детям, чтобы его не ждали. Екатерина Никифоровна долго помнила фамилию этого бойца (Заворокин, Заволокин), но забыла несколько лет назад (увы, годы). И был похоронен он в хуторе (селе) Малая Маячка (Малые Маяки) Цурюпинского района Николаевской области. Позже, в 1944 году, пришло уведомление о том, что Ряснов Никифор Пименович пропал без вести. Уже в шестидесятые или семидесятые годы она обращалась в школу к красным следопытам того района или села. Но письмо вернулось обратно нераспечатанным с припиской - уточните адрес. Вероятно, кто-то просто не захотел заниматься этим письмом. Ну а вскоре в газете "Красная Звезда" она прочитала о том, что на границе Николаевской и Херсонской областей после тех кровопролитных боев числится около 150 тысяч безымянных могил. И вполне вероятно, что в одной из таких могил похоронен Никифор Пименович. Ну а как получилось, что при живом свидетеле его гибели он оказался в списках пропавших без вести - уже никто не ответит.
          Я сам по каким-то отрывочным воспоминаниям помню, как будто говорили, что он погиб где-то в Николаевской области. И что у мамы было письмо от сослуживца, который описывал, как погиб Никифор Пименович и где он похоронен. Но во время переезда из Полтаво-Звонаревки в Новокиевку в 1967 году письма были утеряны (в суматохе переезда были забыты и остались на чердаке школы). Позднее (когда школу закрыли) дом разобрали и вывезли в Филоново. Мама об этих письмах потом очень сильно жалела и плакала. Где-то в моей детской памяти есть воспоминание о том, что мама что-то делала на чердаке (возможно лук сушила) а я крутился рядом и нашел небольшую пачку солдатских треугольников, перевязанную ниткой или шнурком. Кажется что, эта пачка лежала в посылочном ящике с другими бумагами. Мне было сказано - положить на место и больше не трогать. Теперь я понимаю, что это были именно письма деда Никифора. Насколько достоверно - не знаю, но тогда говорили, что вроде бы дедушка служил в обозе при лошадях и погиб при артиллерийском обстреле.
          Но тетя Лена вспоминает, что мама будто бы писала ей на фронт о том, что он погиб где-то в Прикавказском районе. И как будто бы один из односельчан (председатель колхоза в Новокиевке Бутко), воевал вместе с ним и когда вернулся с фронта, все рассказал семье о его гибели. А до этого времени семья надеялась, что он все-таки жив и вернется с фронта.
          В Книге Памяти Новоаннинского района Волгоградской области (1994 года выпуска) есть запись: Ряснов Никифор Пименович. Р.1896 , х. Новокиевка, кр-ц, пп 48435, стрелок. Пропал без вести 11.1943. В сентябре 2007 года мною оформлен запрос о его судьбе в Центральный архив Министерства обороны, но ответ пока не получен.
          В феврале 2008 года в Интернете на сайте о безвозвратных потерях в Великой Отечественной войне была найдена информация о Никифоре Пимоновиче (смотри документы в приложении). Эту карточку-анкету в Калининском райвоенкомате в 1946 году оформлял старший лейтенант Селиверстов. Через несколько лет, в 1949…50 годах, с ним, уже капитаном, работала в призывной комиссии Екатерина Никифоровна. В карточке военкомом сделано заключение - считать погибшим. Но в Управлении по учету безвозвратных потерь Наркомата обороны приняли другое решение - считать пропавшим без вести. Такое решение видимо было принято из-за отсутствия подтверждающих документов о гибели. Просматривая соседние страницы сайта с документами по другим бойцам, я установил, что погибшими тогда признавали тех, чьи семьи могли представить оригиналы писем с фронтов об убитых. Такие письма прилагались к карточке-анкете и высылались в Наркомат обороны, хранятся там, а теперь они отсканированы на этом сайте. Видимо мама или её мачеха не отдали упомянутое выше письмо в военкомат.

          Из детских занятий тете Лене припоминаются купание в прудках, причем с прыжками с верб. Во время таких прыжков маленькая Лена сорвалась и сильно животом плашмя ударилась о воду. Было больно, но обошлось без кровоподтеков и синяков. Бегая по степи, дети собирали какие-то сладкие луковицы.
          Во время учебы школьников привлекали к сельхозработам, в основном к прополке (дергали осот и другие сорняки) и сбору колосков. Поскольку убирали косилками, то на поле оставалось большое количество колосков. Их собирали вручную и сдавали на обмолот. Но если была возможность, то немного удавалось прихватить домой, так как лишними они никогда в хозяйстве не были. Ну а на обед обычно брали с собой вареные яйца, лук и по стакану сливочного масла. Сам хутор Гришин (Свиридкин) по сравнению с Новокиевкой был бедным. Самой богатой усадьбой была усадьба бывшего учителя или врача (кого-то из сельской интеллигенции). Не дожидаясь неприятностей, старые хозяева выехали в город Михайловка, а усадьба отошла в колхоз, и там был некоторое время колхозный сад. Ну а в Новокиевском ко времени переезда коллективизация уже прошла, и поэтому ничего из этого в памяти тети Лены не осталось.
          После окончания семилетней школы она с тремя подружками: Прокопенко Надей, Олейник Катей и Ляшко Галей поехала учиться в Сталинградское медицинское училище на акушера. Перед отъездом сосед дед Пирущий дал ей двадцать пять рублей и сказал, что потом отец рассчитается. С этими деньгами она уехала в 1938 году в Сталинград. Из вещей пришлось забрать из дома единственное одеяло, оставшееся в семье еще от Дарьи Петровны. Жили они с подружками на квартире в частном доме, за квартиру им платило училище, кроме того, они получали стипендию. Кое-какие продукты привозили из деревни, так что пшено и сало у них не переводилось. Кроме того, они помогали хозяйке по дому, и та подкармливала их. Отдельно она вспомнила сазанов горячего копчения, которые на частном рынке были "нипочем" и которыми они регулярно питались.
          Лекции в училище у них читала врач-гинеколог из облздрава, и она выделила Елену из группы за старание в учебе, а потом сразу взяла на работу в разъездную консультацию при облздраве. Эта бригада в составе из врача, медсестры и акушерки ездила по районам и оказывала помощь местным медикам. Кроме того, она добровольно вечерами работала в родильном доме, в том числе принимала роды, и набиралась практического опыта, что потом помогло ей дальнейшей работе. Так она проработала до войны.
          После начала Великой Отечественной войны она работала в больнице, которую потом переформировали в госпиталь. Однако через некоторое время военкомат призвал её на службу и направил в образующийся фронтовой эвакуационный госпиталь (ФЭГ). Этот госпиталь располагался в городе Фролово (станция Арчеда). На старом месте работы начальник госпиталя грозился объявить её дезертиром и вернуть, но поскольку она была призвана, ничего не стал или не смог сделать. Госпиталь принимал раненых, поступающих с фронта, подлечивал их и распределял на дальнейшее лечение или снова на фронт. Работа была очень тяжелая, особенно при переездах, когда приходилось таскать не только больных, но и все госпитальное имущество (кровати, постели, матрацы, инвентарь) в тяжеленных тюках. Основной персонал состоял из девушек и молодых женщин возрастом до 22-х лет. Были в штате и несколько мужчин в основном пожилого возраста, а концу войны в штате на водительские должности оставляли вылеченных бойцов. Переезжать приходилось достаточно часто, так как фронт двигался быстро, и госпиталь перебрасывали в другое место назначения. Во время переездов, да и во время работы госпиталь иногда бомбили.
          Особенно трудно пришлось в 1942 году, когда немцы подошли вплотную к Сталинграду и весь город срочно эвакуировали. Когда немцы в начале лета наступали и появилась угроза захвата города, то долго не было команды на эвакуацию, так как была политическая установка: незачем защищать пустой город и создавать панические настроения. А потом оказалось, что удержать врага на дальних подступах не смогли (фашистские войска подошли не с юга, где их ждали и была основная линия обороны, а с незащищенного севера) и эвакуацию проводили уже под непрерывным огнем и бомбардировками. Тогда переправы работали вдоль всего берега Волги, были задействованы все плавсредства. Особенно было страшно, когда практически на всем протяжении реки вдоль города горела вода, точнее горело топливо (нефть), разлившееся из разбомбленных емкостей и танкеров, горели разбитые катера и суда. Было очень большое число погибших мирных жителей.
          Своего транспорта у госпиталя было мало и приходилось обращаться к местным организациям и колхозам за помощью. Ясно, что не всегда удавалось получить всё, что требовалось, но чаще все-таки шли навстречу. Однажды был случай, когда кто-то из руководителей колхоза разрешил использовать их быков или лошадей и повозки, а приехавший позже бригадир попытался отменить распоряжение и отнять транспорт. Но тетя Лена, к тому времени уже прошедшая определенную жизненную школу выживания в тяжелейших условиях, дала ему отпор таким набором ненормативной лексики, что тот глаза вытаращил и вынужден был отступиться. Этот случай о том, как она смогла поставить на место того бригадира, потом долго вспоминали в госпитале.
          Во время боев на Курской дуге в 1943 году (в г. Егорлыке Ростовской области) ее приняли кандидатом в члены КПСС, а потом в 1944 году на Западной Украине в Стрые она стала членом партии. Уже говорилось о тяжелом труде в госпитале, но особенно запомнился госпиталь в Таганроге, располагавшийся в четырехэтажном здании. Приходилось медсестрам и персоналу поднимать носилки с ранеными на второй и третий этаж на руках, а на четвертый этаж старались направлять ходячих больных. Тем более что официально штат госпиталя был рассчитан на 360 коек, а принимали больше тысячи раненых.
          В 1944 году госпиталь перевели в Запорожье (станция Партизаны) возле Аскании-Новой и выделили ему школу. Предварительно часть персонала выслали вперед для подготовки. Они вычистили, вымыли здание после немцев и ждали основной состав. Но тут из комендатуры города приехал представитель с летчиками-истребителями и стал требовать, чтобы им отдали школу. А медсестры во главе с тетей Еленой заперли двери и не пустили их. Дело дошло до страшной ругани, но двери они открыли только после приезда начальника госпиталя. В конце концов, половину здания пришлось уступить. Ну а впоследствии отношения наладились, и истребители помогали доставлять в госпиталь почту. Более дружеские отношения были у сотрудников госпиталя с летчиками из штурмового полка. У истребителей весь летный состав был офицерским, а у штурмовиков в экипажах был и рядовой состав: стрелки и радисты. Поэтому видимо отношения были попроще, и праздники они проводили вместе.
          Следующим местом дислокации был город Стрый на Западной Украине. Там надо было бояться не только бомбардировок, но и местных жителей: могли вечером убить на улице.
          В 1944 году она познакомилась с Карамновым Дмитрием Андриановичем. Он служил на передовой фельдшером, в самом пекле боев. В том же году они поженились. Впоследствии, после войны, он остался на воинской службе и перешел в клубные работники. Во время службы в Вене он окончил университет марксизма-ленинизма и его перевели в политсостав.
          В начале 1945 года, ещё до окончания войны, тетя Лена вернулась в Новокиевку и 11 июля родила дочь Людочку. Всего они жили в Новокиевке около года, пока дядя Дима служил за границей и оформлял документы на вывоз семьи. В это время она работала акушеркой в Новокиевской больнице. Хотя в штате больницы работал врач, многие, в том числе фронтовики, предпочитали за помощью обращаться к ней, считая её более опытной и квалифицированной. Когда Люде исполнился год, они уехали по месту службы сначала в Венгрию, а затем в Австрию. Там они прожили до 1948 года. Затем тетя Лена с дочерью вернулись в Новокиевку, а дядя Дима остался служить.
          Затем с 1950 по 1952 год они жили в г. Шахты Ростовской области, он служил в должности заместителя командира роты по политической части. В 1952 году они переехали в г. Туапсе, где прожили до 1954 года. Потом их перевели на новое место службы в г. Каменск. Вскоре дядя Дима ушел в отставку, а после окончания школы милиции (в г. Рига) служил в милиции города. Одновременно он учился на юридическом факультете ростовского университета. Трудовая биография Елены Никифоровны подробно приведена в приложении.
          Когда семья жила в Туапсе появился второй ребенок - сын Александр. Всю последующую жизнь семья Карамновых живет в городе Каменске. Дочь Людмила после окончания института вышла замуж и родила в 1968 году маленькую Ирину, которая в силу ряда причин с детства жила у дедушки с бабушкой. Александр со школьных лет увлекался радиоделом, и после школы стал работать телемастером. В его семье в 1976 году родился Вадим, который, в свою очередь, уже воспитывает своего сына (а правнука Елены Никифоровны) Сергея.
          Последние годы сложились для семьи Карамновых тяжело. Сначала в 1997 году умер сын Александр. Потом, в 2004 году, скончался Дмитрий Андрианович. Ну а 2005 году умерла дочь Людмила. Сейчас Елена Никифоровна живет с семьей внучки Ирины и, на мой взгляд, в силу своего характера, не теряет силы духа.

          Из сестер она училась лучше остальных, была очень грамотная. Среднюю школу (десять классов) она закончила как раз перед самой войной, и у неё было желание поступить в Михайловское педагогическое училище или пединститут. Нужно было ехать поступать в училище, но пришлось задержаться, так как отец попросил её обмазать глиной сарай. Ну а потом началась война и вместо учебы в июле (?) 1941 года она была призвана и оказалась в банно-прачечном отряде, размещавшимся где-то в области. Формировали этот отряд рядом со станцией Панфилово в хуторе Америка (ныне Красная Заря). Кто-то из знакомых сообщил родным, и сестра Катя выбралась её навестить. Шура очень обрадовалась этому неожиданному приходу сестры: пообщались, поговорили. Но обратно из Панфилово уехать в Новокиевку было невозможно и обратную дорогу (восемнадцать километров) двенадцатилетней девочке Кате пришлось проделать одной пешком. И на всю запомнила она те страхи, которых она натерпелась за дорогу: при переходе по амовской плотине (в поселке АМО) мерещились ей пираты (сказалась детская начитанность), на пустой степной дороге (проходящей мимо хуторов - ни людей, ни зверей) много чего ей представилось. После этого похода долго болели её ножки. Но зато удалось повидать сестренку.
          Во время службы тете Шуре приходилось перестирывать горы белья. Кстати, в последствии ее не признали участницей Сталинградской битвы именно из-за того, что служила она за пределами города.
          Но однажды её вызвали в штаб, посадили за пишущую машинку и поручили перепечатать газету. Тут как раз и проявились ее школьные знания, ну а затем были курсы машинисток. После этого её перевели в штаб, где она работала машинисткой. Было это в штабе армии Конева. Так, сначала прачкой, а потом машинисткой, она прошла всю войну от Сталинграда до Праги. Домой она писала регулярно, был у нее красивый почерк. Причем по просьбе младшей сестры письма отправляла не треугольником, а в конверте. Дополнительно она вкладывала туда два-три листа чистой бумаги. Бумага была дефицитом, и эту бумагу Катя брала в школу или писала ответное письмо. Если письма с фронтов доходили все, то про письма на фронт этого сказать нельзя: войска двигались, перемещались и почта не всегда успевала пересылать письма из тыла на место дислокации части. Ну а конкретно, по каким местам шла её служба неизвестно.
          После войны она вернулась в Новокиевку, где в это время находилась и Елена Никифоровна, тоже пришедшая с фронта. Вернулась она с благодарственными документами, с отличными характеристиками и по совету старшей сестры уехала в Сталинград, который в то время усиленно восстанавливался. Устроилась она на работу машинисткой в машинописном бюро в управлении на металлургическом заводе "Красный Октябрь", где и проработала длительное время.
          Работа была очень тяжелая, и она как-то впоследствии жаловалась сестре Кате:
          - Тридцать лет сидеть в одном кабинете, на одном стуле и целый день печатать. А рядом еще шестнадцать машинисток работают. Все сидят и одновременно работают: сплошной стук машинок стоит. Кажется вроде бы всё, последний листок допечатываю, можно отдохнуть немного. Но тут приносят целую стопу бумаг, и все сначала. И такое ощущение и впечатление иногда бывает, что можно с ума сойти от такой нагрузки.
          Ну а я припоминаю письма, отпечатанные на машинке, которые она присылала маме.
          После выхода на пенсию тетя Шура некоторое время работала на стадионе в раздевалке.
          Вскоре после войны она познакомилась с демобилизованным фронтовиком Каныгиным Алексеем Петровичем, за которого потом вышла замуж. Дядя Лёша работал слесарем на металлургическом заводе "Красный Октябрь". Сначала они жили в землянке, а потом построили частный дом. При доме был участок земли, на котором был посажен хороший сад. Я вспоминаю малиновое варенье из этого сада, которое тетя Шура привозила нам в хутор на гостинцы. В семидесятых годах эта территория попала под новую застройку. Дом был снесен, а они получили новую двухкомнатную квартиру практически на том же месте.
          В 1948 году у них родилась дочь Юля, а в 1956 - сын Владимир.
          По воспоминаниям Володи в семье помнили о том, как молодой семье в Новокиевке подарили корову или телку. Эту корову гнали "своим ходом" из Новокиевки в Сталинград, а молодые ехали на телеге. И однажды у телеги на ходу отвалилось колесо, а нога тети Шуры была в каких - то сантиметрах от этого колеса. Ну и все радовались тому, что удалось избежать перелома ноги. Потом эту корову держали в усадьбе, и она обеспечивала семью молоком. Корову вечером доили, а маленькая Юля сидела рядом на скамеечке и ждала молочка.
          Поскольку тетя Шура из всех сестер жила ближе к нам, то и в гостях она бывала чаще, а иногда приезжала с Юлей или Володей. Мама частенько вспоминала о том, как однажды Юля подошла к строящемуся школьному забору и легонько его перепрыгнула. Но предварительно по сторонам огляделась - не видит ли кто.
          Юля после школы закончила институт, вышла замуж и немного пожив и поработав в Волгограде, уехала в Мурманскую область в город Оленегорск. Её сын Саша после учебы в институте обосновался в Волгограде, где и проживает со своей семьей.
          Володя после окончания института защитил кандидатскую диссертацию и работает преподавателем в одном из волгоградских вузов. Александра Никифоровна ушла из жизни в мае 1999 года, а Алексей Петрович умер еще раньше - в начале восьмидесятых.

          В начале войны ей исполнилось 15 лет и она училась в школе. Но после того как осенью 1941 года отец ушел на фронт, ей пришлось оставить учебу и пойти работать. Жили они те годы ожиданиями писем, а из семьи трое уже были на фронте. Но если сестры Шура и Лена писали более-менее регулярно, то от отца письма приходили редко.
          Осенью 1942 года мачеха ушла в другую семью и они остались жить в хате вдвоем с младшей сестрой Катей. Было им очень трудно. Много проблем свалилось на детские плечи. Не было ничего: ни соли, ни мыла, ни спичек, ни сахара, ну и конечно денег. За четыре года войны они не видели и не покупали ни сахара, ни конфет. Проблема была даже в том, что после мачехи в доме не осталось практически одежды или постельного белья: ни подушек, ни одеял. Дети росли и оказались фактически раздетыми. Все это потом пришлось им самим для себя делать или приобретать при минимуме средств.
          Одной из самых больших проблем в военные годы был огонь, точнее его получение и сохранение. Брали кресало (вроде бы кусок напильника), острый камень и пробовали высекать искры. Ну а чтобы искра не пропала зря, подкладывали вату (из фуфаек). Искра падала на вату, и если повезет, то вата начинала дымить. Потом с трудом раздували огонь ("полные глаза дыма"). Потом нашли растение (кустик) дающий пушистые (пористые) комочки - название тете Кате не запомнилось. Комочки эти легко вспыхивали и поэтому их собирали и хранили в укромном месте. Как высказалась она впоследствии: "Знать бы, так мы бы этот кусок напильника сохранили для истории". А зимы были снежные и холодные. Ну а если не удавалось разжечь, то выходили на улицу и смотрели, у кого из трубы идет дым. Шли туда, просили уголек и бережно несли его домой, стараясь, чтобы он не затух.
          Вторая проблема была - хлеб. То зерно, которое удавалось достать или заработать, нужно было молоть на мельнице за счет "бартера". И все пекли свой домашний хлеб. У некоторых из хуторян были самодельные мельницы из двух камней. На них можно было перетереть зерна на крупу, из которой потом пекли лепешки.
          Была проблема с мышами, которых одной военной зимой развелось великое множество, что даже кошки не реагировали, а колхозные копны шевелились. Трудно было сохранить продукты и вещи, которые те портили.
          Несмотря на такую тяжелую жизнь у них сохранилась тяга к знаниям. Единственной возможностью получить знания, как ни сложно было, были книги. Книги иногда можно было взять у знакомых, и их читали бережно, передавали друг другу. Ну а также пользовались библиотекой (как тогда называли избой-читальней). Даже во время войны, когда школа не работала, так как там размещался госпиталь, библиотека работала. Мама, возвращаясь с работы, заходила в библиотеку, брала книгу и сестры вечером читали. В ходу были популярные небольшие книжки (брошюры) из серии "Отчизны верные сыны". Брошюрки эти содержали небольшие фронтовые рассказы, иногда смешного или курьезного характера. Запомнился Екатерине Никифоровне рассказ о том, как один дедок попросил летчиков прокатить его на самолете. Летчики посадили его внутрь самолета, завели моторы, протрясли его внутри работающего самолета и высадили. Тот получил большие ощущения и остался доволен "полетом". Во второй книжке рассказывалось о том, как разведчики ловили ежика, привязывали к нему консервные банки, пускали его на нейтральную полосу с одной стороны. А сами пробирались к немцам в тыл в это время с другой стороны.
          Но почитать по настоящему не всегда удавалось. Было много работы по дому, да и темнело зимой рано. Вечерами жили при керосиновой лампе, керосин для которой иногда она приносила из МТС или же приносила соседка тетя Женя Прокопенко, работавшая на заправке. Но керосин приходилось беречь, а лучину жечь они с сестрой боялись из-за возможности пожара.
          Мама с шестнадцати лет в 1942 году устроилась в МТС токарем, Её подруги и ровесницы завидовали ей (как говорила впоследствии соседка Голованникова Мария работавшая трактористкой), так как она получала зарплату, а они работали в колхозе за трудодни, вообще "за палочки". И хотя платили немного, и деньги давали нерегулярно - это были настоящие деньги. Мастерская была раскрытая, плохо отапливалась (или даже не отапливалась) и она постоянно мерзла, простужалась и болела. Старалась одевать на себя все что было, но теплая одежда тоже была проблемой, и хотя выдавали иногда спецовки (фуфайки) - это не спасало. Как-то сестрам удалось достать кусок парашютного шелка и из него сшили подобие платья. Но было два недостатка: ткань практически не грела и стояла эта ткань колом (была грубая очень). Холодными зимними вечерами оставались девочки одни и, коротая вечера, забирались на теплую печь и пели песни. Нравилось им петь, красиво у них получалось. Даже мачехе их пение нравилась. Ну а больше делать вечерами было нечего, так как керосина для лампы на каждый вечер не хватало. Весну и лето приходилось заниматься огородом, на котором они выращивали все: картофель, свеклу, помидоры, кукуруза, морковь и пр. Иногда удавалось достать в колхозе семян кормовой свеклы: небольшой корень в земле, а сверху "солдатик" свеклы килограммов 5-6 весом, небольшие листья.
          После войны из четырех сестер в хуторе она осталась одна. Сестры предлагали ей бросить все и уехать в город, но что-то не сложилось: вроде бы мачеха не отпустила. За это она впоследствии она высказывала ей обиду. Жизнь её сложилась бы в городе по другому. Там было легче.
          В работе её ценили за добросовестное отношение к делу. В это же время тетя Маня, жена дяди Иосифа Лембика работала там же сторожем. В 1949 году отец ушел от первой жены из-за её непристойного поведения и жил у родителей в Головатовке. Тетя Маня, присмотревшись к маме, решили их сосватать. Неизвестно как быстро сладилось сватовство, но вроде бы мама сразу согласие не дала. Они зарегистрировали брак 30 июня 1950 года в Калининском райбюро Загса.
          Первое время они жили у мамы, вместе с мачехой. Отец в это время работал заведующим Даниловской начальной школы недалеко от Новокиевки. С 1 августа этого же года он был переведен учителем физики и математики Полтавской семилетней школы. Поэтому они переехали жить в ближайший хутор Ивановский и сняли там хату. Там, 14 сентября 1951 года, в семье родился я. Там же в хуторе Ивановском в 1953 году родился еще один мальчик, Владимир, который умер в младенчестве, когда ему не было и годика. Жить в снимаемой хате было неудобно (маленькая, саманная), и когда в 1956 году отцу предложили перевод заведующим в Полтаво-Звонаревскую начальную школу с предоставлением жилья, то он согласился.
          В школе тогда обучались школьники 1-4 классов из хуторов Полтаво-Звонаревский, Головатовский и Таврия (Тавричанский). В каждом классе училось 2-6 учеников, то есть школа была малокомплектной. Здание школы имело странную и неудобную для жилья планировку, при которой все ученики проходили в классы через внутренний коридор между жилыми комнатами. Кроме того, в зимнее время приходилось топить несколько печей. Мама стала работать в школе техничкой, а летом еще и подрабатывать в колхозе. Из момента переезда в Звонаревку мне кажется, что я помню, как отец сначала перевез нас с вещами, а за телегой вели корову. Потом он уехал на арбе в Ивановский за сеном, а мы с мамой его ждали.
          16 мая 1957 года в семье снова родился мальчик, которого также назвали Владимиром, в память об умершем сыне. Когда мама родила Володю, отец возил меня на велосипеде в Новокиевку, и нам в окошко больницы показывали младенца. Может быть, это была первая такая поездка, и поэтому она врезалась мне в детскую память.
          Школа стояла на отшибе, в стороне от остальных домов и пруда, рядом было заброшенное старое кладбище. Неподалеку стояла большая ветряная мельница, но вскоре её сломали. Большие каменные жернова какое-то время лежали на земле, но потом их куда-то утащили трактором. У школы стоял старый сарай и был небольшой огород за этим сараем. Отец впоследствии вырыл погреб и построил еще один сарай для скотины. Старый саманный сарай стал разваливаться, и отец решил построить для скота новый деревянный: привезли досок и дубовых бревен. Был нанят на постройку мужичок: то ли мариец, то ли мордвин. Бревна были кривоваты и их пытались с превеликим трудом подтесывать. Комель бревна отец обернул толем, а мужик утверждал, что зря это, у них так не делают, а стоит все равно долго. Было это примерно в 1962-65 годах, а когда я попал в Полтаво-Звонари в мае 2007 года, то обнаружил на месте сарая торчащие из земли дубовые столбики высотой сантиметров 20-30. Вот тогда все это и всплыло в памяти.
          Основной огород позже распахали ближе к пруду на свободной усадьбе. Самой основной проблемой там была вода. Воду для приготовления пищи и для скота носили из колодца и из пруда метров за 300-400 несколько раз в день. Зимой корову иногда приходилось гонять к проруби на пруду. Отец однажды ударным буром пробил во дворе школы шурф глубиной около двух метров, но вода появилась соленая, непригодная для питья.
          Отец первым в хуторе купил ламповый радиоприемник, и батареи к нему регулярно приходилось выписывать через Посылторг. В хуторе электричества тогда не было, жили при керосиновых лампах. Только на животноводческой ферме стоял дизель с генератором. Потом поставили дизель помощнее и дали свет к домам, включая его утром и вечером. Ну а потом уже появилось в домах постоянное электроснабжение.
          Когда мы переехали то вокруг школы был пустырь, но потом мама посадила у крыльца сирень и разбила цветник. Через несколько лет огородили забором участок вокруг школы, и был посажен фруктовый, в основном яблоневый сад. Деревца понемногу поливали, но деревья прижились все и когда мы в 1967 году уезжали, то он уже плодоносил. В хуторе злые языки поговаривали: "Наши дети сад поливают, а учительские дети будут яблочки есть". Но отец рвать яблоки нам с Володей не разрешал, а урожай собирал и делил между школьниками. Так что хлопот с этим садом хватало. Жизнь на хуторе была трудная, весной и осенью непролазная грязь (чернозем), летом все высыхало и было много поливки, а зимой снега наметало по самую крышу школы, и его приходилось разгребать. Таскать зимой воду для скотины по снегу, по тропинке было особенно трудно. Печки зимой топили дровами и углем, которые доставляли за счет сельсовета. Естественно, что пилить и колоть приходилось самим. Вспоминается, что после постройки большой Головатовской плотины, дальний усынок дошел почти до Звонарей. Отец купил сети, и мы с ним ставили их на этом пруду, и тогда на обед была рыба.
          Хутор стоял в стороне от основной дороги (как там говорят гредера) и рейсовый автобус в Звонари не заходил. Чтобы куда-то поехать надо было добираться сначала до Новокиевки или выходить на Панфиловский (Тростянский) гредер и ловить автобус там. Но если автобус был полный, то водитель мог и не остановиться. Так получилось в 1960 или в 1961 году, когда мы с отцом ездили на Украину к родственникам. Автобус проехал мимо, а нам пришлось ловить попутный грузовик и ехать до Панфилово в кузове, т.к. кабина была занята.
          Летом земля высыхала и любой проезжающий транспорт поднимал пыль. На летние месяцы приходился вывоз урожая и над Панфиловским гредером постоянно висела пыльная туча. Иногда из соседнего совхоза "Журавский" (Киквидзенский район) возили зерно на Панфиловский элеватор и тогда машины шли мимо нашего дома. Машины шли днем и ночью, пыль стояла круглосуточно. Мама жаловалась тогда что даже постиранное белье вывесить нельзя, сразу серым становиться. И так было во всех хуторах. Недалеко от поворота на Головатовку метров за 200-300 от дома, была большая кочка и на ней из кузовов иногда высыпалось зерно. Поэтому мама заставляла нас гонять туда гусей и сторожить их - сгонять с дороги при проезде машин. Нам не нравилось такое задание, но деваться некуда. А иногда приходилось просто сметать зерно вместе с пылью в ведро и тащить его домой. Дома зерно просеивалось и давалось гусям, или же просто высыпалось у курятника, и куры сами его выклёвывали.
          Ну а после дождей чернозем раскисал, и ходить пешком по дороге было трудно: налипали жирные куски грязи. В школу невозможно было проехать на велосипеде, и тогда шли пешком. В такое время старались передвигаться по твердому месту, по обочинам и балкам. И так было каждую весну и осень.
          Зимой 1967 года родители купили дом в Новокиевском, в который мы переехали в мае месяце, чтобы успеть посадить огород. Для покупки пришлось залезть в долги, заняв в тети Кати очень большую по тем временам сумму - 1500 или даже 2000 рублей. Для сведения: минимальная заработная плата для бюджетников в те годы составляла 62 рубля 50 копеек, а максимальная пенсия для гражданских - 120 рублей. Потом в течение нескольких лет родители постепенно высылали этот долг. Но, в то же время, они устали от той степной жизни, да и мы с Володей подрастали, надо было жить ближе к школе.
          Как говорила мама, дом им понравился тем, что у него большие и светлые окна, вокруг дома были посажены яблони и вишни. В усадьбе были старая кухонька и сараи. Позже отец закажет и установит ставни на окна, так что летом в доме станет прохладнее. Практически рядом с домом была колонка, так что проблем с водой почти не было. Был, правда, у усадьбы один недостаток: была она узковата, что доставляло определенные неудобства. За огородом была луговина, где потом пасли теленка. Так же за огородом в балке был пруд, где в то время можно было купаться. Кроме того, на пруд гоняли гусей и уток, так что усадьба была удобная. Впоследствии пруд заилился, и купаться в нем перестали.
          Первые годы жизни в Новокиевке были напряженные. Во-первых, обустройство на новом месте требовало денег; во-вторых, надо было платить долги за дом и в-третьих - через год, в 1968 году, я уехал учиться в Москву. Так что расходы были большие и жили мы в то время беднее многих. Тем не менее, сначала купили холодильник, причем его для нас достала тетя Катя через своих знакомых в Днепропетровске. Оттуда его багажом по железной дороге доставили нам. Купить его на месте не было возможности - дефицит. Этот холодильник до настоящего времени работает у Гришиной Ольги Николаевны в Угличе. Чуть позже в доме появился телевизор. Выручало, конечно, домашнее хозяйство, но оно в свою очередь требовало очень большого труда. В хозяйстве была корова, теленок, поросенок, держали овец и коз, всё время держали домашнюю птицу: кур и гусей, а в некоторые годы и уток. Хозяйство требовало ухода, кормов.
          После переезда отец стал работать в школе воспитателем группы продленного дня до пенсии (в 1973 году). Мама работала до ухода на пенсию в колхозе на разных работах, на колхозной заправке, няней в колхозном детском саду.
          После окончания школы я и Володя уехали от родителей. После института я получил распределение в Углич. В этом городе я женился, здесь родились и выросли мои дети. Володя после армии устроился сварщиком на Волжский трубный завод, где и работает до сих пор.
          Отец умер после тяжёлой болезни в июне 1986 года, мама - в январе 1989 года.
          По воспоминаниям Екатерины Никифоровны, мама говорила ей при последней встрече (когда уже сильно болела), что прожила с отцом счастливую семейную жизнь: знала, что дома не будет пьянства, драки, скандалов. Сама тетя Катя считала его сельским интеллигентом, выдержанным, воспитанным, и с удовольствием приезжала к нам в гости. Возможно, по её словам, это был его дар, призвание.
          У мамы был живой интерес к человеческим судьбам, к хорошей литературе, сохранившийся с детства. Одной из её любимых книг была "Казачка", потом в доме стали появляться "Роман-газеты" по сериалам "Вечный зов" и другие. Припоминается одно из писем тети Шуры, в котором она делилась впечатлениями и фильме "Оптимистическая трагедия" и советовала маме его посмотреть. Помню, как она специально пришла в Новокиевку на дневной сеанс, когда в клуб привезли фильм "Судьба человека". На фильм я пошел после школы и домой мы потом возвращались пешком вместе.

          Была она в детстве очень шустрой и самостоятельной девочкой и постоянно попадала в разные истории. Она вспоминает, что мачеха часто попрекала её тем, что зря её спасла, из пруда вытащила: вроде бы Катя тонула (так ей хотелось со старшими детьми искупаться, что слишком глубоко в воду забралась). Она умудрялась сотворить что-нибудь такое, за что её сильно ругали. Успевала она пролезть во все уголки и однажды нашла маленьких мышат. Она собрала их в ладошки, принесла в хату и высыпала на горячую плиту.
          Однажды к Рясновым приехал в гости брат Марии Ивановны (мачехи) и своего коня он поставил в сарае. Ну а Катя оставила рядом с ним коромысло, на котором принесла воду. Мачехе это не понравилось, (конь мог наступить и сломать коромысло) и она со всего маха сломала это коромысло о детскую спину (мол, надо было его на место отнести). На всю жизнь запомнила она, как поднимала мачеха её на утреннюю дойку чтобы корову выгнать в стадо, или заставляла в самую жару пропалывать огород. Но не нравилось это маленькой Кате, и пряталась она от мачехи под кровать. А когда та пыталась выгнать её оттуда, то старалась ухватиться за эту палку и вырвать её. За такое неприятие мачеха ещё больше злилась и при любом случае старалась ударить. Был случай, когда схватив за волосы, она била её головой о коробку крышки погреба. Или когда со злости рубанула девочку пилой по руке и разрубила ей предплечье, на котором до настоящего времени сохранился шрам. Создавалось у детей впечатление, что получала мачеха от этой злости удовольствие. Такое отношение вызывало только обратную, агрессивную реакцию. Когда мачеха заставляла детей учить молитвы, то Катя, сидя на русской печи, приговаривала вместо молитвы "Бога нет, бога нет". Ну а та рогачем или палкой старалась её посильнее за это ударить.
          Из детских шалостей осталось в памяти то, как она совсем маленькая еще в Свиридкине вместе с подружками бегала и они провалились через крышу в землянку. Ну а поскольку на крыше погреба была рассыпана зола, то её вкус остался на губах девочки. Однажды она умудрилась горячий утюг поставить под стог сена. Ну а Никифор Пименович схватил её за шиворот, встряхнул, и вместе с утюгом оттащил от стога. Поскольку он работал сторожем в МТМ, то она частенько навещала его. В один такой приход она умудрилась забраться на самый верх ветряка на заправке. Ну а потом наверху пришел страх, и она не смогла спуститься сама. Пришлось кому-то забираться и снимать её оттуда. А ещё запомнила детская память случай о том, как соседний мальчишка косой ударил по ногам какой-то девчонке и сильно порезал.
          Во время войны практически никакой информации не было, и если до войны в Новокиевке было два радиоприемника (один у Кваши), то их сразу же конфисковали. Ну а если в хутор попадала газета, то она обходила всех, и её зачитывали до тех пор, пока она не разваливалась на кусочки. Те письма, которые приходили с фронта, прочитывались многократно, в том числе и соседями. Ну а письма на фронт доходили до адресата не всегда (войска двигались, адреса менялись).
          В начале войны в хуторе появились эвакуированные, в частности жена пограничника с западной границы с двумя детьми и с одним узелком: "интеллигентная женщина". Подселяли их к местным жителям. И хотя у многих не было большого достатка в семьях, им помогали продуктами, одеждой и пр. А в конце войны эта семья уехала из хутора. За военные годы хутор не бомбили, но где-то неподалеку упал подбитый или несправный советский самолет и на кладбище должна быть могила летчиков. Но были бомбардировки ближайшей железнодорожной станции Панфилово. И тогда в хуторе слышались глухие звуки взрывов, а если бомбили эшелон с техникой или горючим, то был виден черный дым.
          В войну им все приходилось делать самим и выжить помогал огород. Огород копали лопатой, сажали на нем всё необходимое. У них были неплохие урожаи картошки, которой они выручали соседку тетю Женю Прокопенко. В хозяйстве держали корову, две-три овцы, хрюшку. Они приносили потомство: теленка держали до осени, а одну зиму его даже кормили до весны. Корова у них была хорошая, удойная. Для хранения продуктов у них было два погреба: один небольшой был вырыт в коридоре, а второй за домом во дворе за домом. Самостоятельная жизнь заставила их научиться многому: консервировать - солить в бочках мясо и овощи, особенно свинину. Когда наступали сильные морозы то животных и птицу забивали, замораживали и хранили до оттепелей. Так как молока было много, то сестры заготавливали творог: отваривали молоко, процеживали в полотняных мешках. Затем укладывали эти мешки в бочонок, заливали сывороткой, накладывали сверху доску, на нее камень для гнета. Постепенно бочонок наполнялся творогом. Чтобы он не портился, его подсаливали, смывали плесень и хранили до зимы. Зимой его разводили с водой кипяченой и ели, варили вареники. Аналогично они запасали кислое молоко ("ряженку"). Камни для гнета выбирали гладкие, чтобы он не крошился, за ним ухаживали и хранили.
          Огород, домашнее хозяйство, тяжелый труд и экономное хозяйствование позволили им пережить военные годы без особого голода. Те продукты, которые они выращивали и заготавливали, давали им возможность как-то разнообразить питание. Из "деликатесов", которые припомнила Екатерина Никифоровна, был гусь, запеченный в тесте в русской печи. Были у них и заготовки для борща и соленое мясо и прочее.
          И сильно переживали хозяйки, что им не удалось сохранить поросенка. Его принесла из колхоза в варежке за пазухой тетя Женя Прокопенко. Он был последыш (заморыш, вроде бы двенадцатый). Начали они его отпаивать молочком, сделали ему соску (пипетку) из накрахмаленной плотной ткани. Постепенно стал он у них оживать, расти и поправляться. Кормили они его теплым цельным молоком. Прожил он у них три месяца, привык к ним и ходил за ними как собачка. У него было свое место в хате: в коробке. Но потом он неожиданно скончался. Как им потом объяснили, нельзя было его кормить одной жирной пищей, надо было воды понемногу добавлять.
          В хозяйстве были гуси и куры. Кроме того, выручал иногда колхозный урожай, который из-за дефицита трудовых рук не всегда успевали убирать. И тогда собирали остававшиеся на полях колоски, свеклу, подсолнухи. Повезло колхозникам в том, что председатель Бутко старался на это не обращать внимания. В хуторе всегда было много птицы, но, несмотря на трудные времена воровства не было. Гуси свободно оставались ночевать на пруду. И можно было быть уверенным, что их не украдут. Жизнь была очень трудная, много было умерших, но новорожденных было мало. Школьников привлекали к сельхозработах: 13-летним девочкам приходилось крутить ручку молотилки, грузить телеги с зерном и пр. Работая на полях старались что-то принести домой, чтобы кормить птицу, корову. Однажды она нашла на поле кучку просыпавшегося зерна. Собрать его было некуда, а поскольку у неё на ногах были надеты большие кирзовые сапоги отца, то она насыпала в них зерно. Но пока она шла домой зерно увлажнилось, набухло и сапоги не удавалось снять, хоть плачь. Мучилась она, мучилась, но пришлось обращаться за помощью к тете Жене Прокопенко. Та уложила Катю на спину, приподняла ноги и стала вытряхивать по частям из сапога зерно. Как-то осенью не успели полностью убрать подсолнечник, и тогда им удалось заготовить много семечек. От такого жирного корма куры ходили по двору как колобки. Ну а запасенные стебли и шляпки подсолнечника шли в печку, позволяя пережить холода, поскольку топливо тоже было большим дефицитом.
          Ну а поскольку у них было свое хозяйство, то им приходилось платить налоги. Сдавали шерсть, масло, яйца. Те пять-шесть кур, которые были у них, обеспечивали их яйцами и сдачу налога. Они держали 2 овцы, и одного из ягнят или даже теленка они растили для того, чтобы потом сдать живым весом приемщику налогов. Налоги платили все, и хотя это было обременительно для людей, никто не возмущался: понимали, что это нужно стране - "Все для фронта, всё для победы!".
          Но особенно они были благодарны корове: за молоко, молочные продукты, за теленка, которого можно было вырастить и продать, за коровьи навозные кизяки, обогревавшие их зимой. "Памятник надо ставить корове-кормилице, спасавшей не одну такую семью в те тяжелые годы". Ну а молока корова давала столько, что они делились им: помогали семье школьных учителей. Не всегда детские руки могли выдоить корову до конца. Больше скота они держать не хотели. Да и не смогли бы, так как для него нужно было заготовлять больше корма. С весны до осени скот выгоняли в общее стадо, которое приходилось пасти по очереди. Эти тяжелые условия закаляли их характер: по словам Екатерины Никифоровны: "Жил человек, который никому не нужен. В этих условиях у таких людей срабатывает инстинкт самосохранения. Если бы попал в такие условия тот, над кем тряслись, опекали, то он бы не выжил. А мы остались живы и не пропали". Возможно, этот инстинкт помог ей выбраться из пруда, в котором она завязла, пытаясь поставить бредень. Только силой каких-то усилий ей удалось спастись.
          Одним из самых сильных впечатлений от войны остались встречи с ранеными. Во время Сталинградской битвы (1942-43 годы) школа два года не работала, так как в ней располагался госпиталь (эвакопункт). Там размещали раненых бойцов. Те, кто имели тяжелые ранения, были на излечении в помещении школы. Особых условий для раненых в школе не было. Кроватей не было, и они лежали на соломе, разбросанной на полу, иногда это было застелено постельным бельем. Для охраны госпиталя от налетов авиации с воздуха в хуторе стояла зенитная батарея, на которой служили зенитчицы. Хуторские жители подкармливали раненых: приносили им продукты. Принесут девчушки кувшин молока, выйдут солдаты и возьмут молоко. Им некуда его перелить, вот и уносили вместе с кувшином. А девочки дома переживают: опять кувшина не хватает. Ну а тех раненых, кто мог ходить, распределяли на лечение к местным жителям. Это были солдаты с ранениями в голову, руку и т.д. Они никаких особенных условий не требовали, располагались чаще всего в хатах на полу на соломе. Да и дать и у жителей особенно нечего было. Как-то пришлось девочкам делать перевязку и обрабатывать йодом рану у бойца, которому осколком было искорежено лицо, до кости и зубов вырвано мясо на щеке. Снимались бинты, обнажались торчащие кости и нагноения, в рваных краях раны шевелились вши (солдаты были почти сразу из окопов). Бинты приходилось отстирывать, вываривать в тазу в печи, сушить. Ну а гладить их приходилось утюгом, который грели в печи или на плите. Поскольку мыла не было, то порой применяли вместо него золу.
          Иногда раненые обедали в школе, но также приходилось кормить их дома. В колхозе раненым иногда выдавали продукты для готовки. Запомнилось тете Кате как в куске мяса (языке) была обнаружена иголка, которая уже была как бы обмурована слоем мертвой мясной ткани. Или же был случай, когда солдаты принесли только что убитую дикую утку, а при разделке из зоба раздалось кваканье, вывалилась и попрыгала живая лягушка.
          После окружения немцев под Сталинградом зимой 1943 года через хутор проходило много пленных. Шли они поодиночке, заходили в дома и просили поесть. Однажды и в их двор зашел пленный немец (итальянец, румын). Катя была дома одна и очень испугалась. Но он стал показывать щипцы (плоскогубцы), пытаясь объяснить, что может что-то сделать. А у них как раз развалилась дверная коробка (рама) на погребе, оторвалась крышка. И ей самой никак не удавалось её починить. После того как он отремонтировал крышку погреба, закрепил петли, тетя Катя выдала ему полуторалитровый горшочек сметаны. Больше дать было нечего. И перед тем как уйти он ей в знак благодарности долго кланялся.
          В этих тяжелейших условиях Кате еще приходилось учиться. Но благодаря способностям, хорошей памяти и желанию учиться все это преодолевалось. А так учеба была трудным делом. Надо было успеть уроки сделать пораньше, т.к. зимой темнеет рано, а керосина не хватало. А бывало так, что решение задачи приходило во время дойки, так как условие было заучено раньше. Но в учебе в войну был перерыв один или два года, в связи с тем, что в школе был госпиталь.
          На противоположной стороне балки жили Фокины, Кривозубовы, Палашевские, Бережные, Кваша. Варя Фокина была известной дояркой, её приглашали как передовика в Москву на различные слеты. Однажды во время грозы она вернулась с работы и как раз стояла в дверном проеме. В это время от разряда грозы в дом влетает шаровая молния, убивает её и вылетает в печную трубу. Была она еще молодой женщиной, примерно 30-ти лет. Для всех соседей это было шоком. Её муж был в это время в армии или даже на фронте. Как раз во время этой грозы Катя с испуга уронила в колодец ведро и убежала домой. Ведро потом достали с помощью "кошки". А еще проблемы односельчанам создавали волки, которых в войну было много. В одном дворе они за ночь загрызли (порезали) в сарае 6 или 7 овец, а спастись смогла коза, которая запрыгнула на потолочную балку, и волки её не достали. Когда были сильные бой на Северном Кавказе, то в степях появились шакалы, которые бежали оттуда.
          В школе преподавала географию Шевякова Анастасия Павловна, математику Мария Афанасьевна, её муж был директором школы. Она была строгая учительница, преподавала русский язык, а он - физику и математику. Также жили учителя Скворцовы, а когда у них появились дети, то они нанимали няньку. В школе она училась с Лидой Рябовой, Володей Хоружием, братьями Витей и Валентином Кривозубовым, Раей Коршок? Ребята Хоружие Коля и Володя ходили из хутора километров за 6 от Новокиевки. Они проходили мимо их хаты и она шла в школу вместе с ними. Кажется, один из них впоследствии стал ветврачем.
          Лучшей подругой была Нина Бережная, и с ней они часто попадали в разные истории. В одно военное лето за прудом была посажена колхозная бахча, которую охранял сторож. Ну а девочкам захотелось попробовать арбузов. Сторож их обнаружил и в погоню. Бежать им было некуда и они бросились в пруд. Сторож в воду не полез, а они завязли в грязи по колено. Пока они перебирались по воде, сторож обошел пруд и встречает их на другой стороне. Они его увидели и обратно. Так он их гонял по грязи от одного берега к другому. Они промокли, в грязи вымазались. Но сторожу это надоело и он ушел. Тогда девочки выбрались из пруда и спрятались от него в погребе. Их видела свекровь тети Жени Прокопенко и через какое то время выпустила их. Выбрались они грязные, продрогшие и побежали мыться. Один раз было так, что им поручили перегнать с поля в хутор телегу, запряженную быками. Но просто так ехать им было скучно и они взобрались верхом на быков. Но поскольку быки этого не переносят, то они сорвались и понесли. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы им на встречу не попался кто-то из взрослых и смог остановить быков. А так бык мог бы их сбросить и растоптать, или же сорваться с обрыва. А однажды захотелось им сесть на необъезженного коня. Тот взбрыкнет, он их сбросит, а они снова к нему. Он их снова сбросит на землю, они отлежатся и опять на коня. В семье Бережных угощали Катю жареным сусликом, мясо ей понравилось. Но сами они сусликов для еды не ловили. Во время скирдования они умудрялись кататься на транспортерной ленте снизу вверх. Потом Нина переехала жить в Панфилово и вроде бы работала там страховым агентом.
          В это трудное время им помогали соседи, особенно хорошие отношения были с соседкой тетей Женей Прокопенко. Была она хозяйственная и заботливая женщина. Дома у нее всегда был порядок, нормальные условия для жилья. В отличие от того, что осталось девочкам от мачехи. И все им пришлось наживать самим.
          У нее был ручной сепаратор, и девочки ходили к ней сепарировать молоко. В снежные зимы иногда ей приходилось откапывать двери от снега, чтобы девочки могли выбраться наружу из хаты. Да и зимы в те годы были морозные, лютые (а может быть это так казалось девочкам). Летом она помогала им скирдовать сено и солому. Но и девочки помогали ей. Ухаживали днём за её больной свекровью, копали огород, помогали кизяки готовить. Кизяки были в то время практически единственным топливом. Коровий навоз аккуратно собирался всю зиму, весной разбрасывался ровным слоем по площадке; затем его месили лошадью и оставляли сушиться. После сушки и образования полусухого твердого слоя его резали лопатой на квадраты (размером удобным для сжигания в печи). Эти "кирпичи" ставили на ребро для хорошей просушки, потом прятали в сараи для хранения. Что касается её мужа, дяди Пети, то он появился в Новокиевке много позже после войны. Какова была его судьба в эти годы неизвестна. Возможно, что он пострадал от того, что жили они достаточно богато. Последний раз тетю Женю она видела в январе 1989 года, когда они с тетей Шурой заходили к ней после похорон мамы (возвращаясь с кладбища). С другой стороны от их хаты был крайний дом в хуторе, где жили Шаталовы, тетя Клава с мужем и детьми. Они очень трудно переживали военные годы, голодно. Отец семьи работал бухгалтером. Помогали они и семье своего дяди Александра Пименовича: работали в огороде, делились продуктами.
          Из рассказов того времени ей запомнились разговоры о том, что в одном из хуторов в сторону Красавки, левее, в одной из семей прятался дезертир. Сначала кому-то показалось, что у одной из женщин ночью кто-то огород копает. Потом устроили засаду и обнаружили, что это делает её муж, сбежавший с фронта. Как сложилась его судьба точно неизвестно, но вроде бы его оставили в покое.
          Она оканчивала школу-семилетку сразу после войны. Для того чтобы уехать на учебу из хутора нужны были документы. Но никаких документов о рождении (как тогда говорили - метрик) на сестер дома не оказалось. Если до войны они были записаны в паспорте у Никифора Пименовича, то теперь не было даже паспорта. В сельском совете(?) им выписали новые свидетельства о рождении, причем дни рождения сестры выбрали себе сами: тетя Катя - 7 октября, а мама - 7 ноября. Ну а поскольку Катя была рослой девочкой, то посмотрели на неё и год рождения подкорректировали на год старше, на 1928. Ну а она просто пожала плечами: что тогда понимала хуторская девчушка. Детям солдат, пропавших без вести, никаких пенсий не платили. Но во время учебы в медучилище (медтехникуме) ей предоставляли льготы по каким-то оплатам.
          Жили бедно, и когда тетя Лена вернулась с фронта, то некоторое время жила и работала в Новокиевке. Бывало так, что она вернется с работы и передает свою юбку тете Кате, чтобы та смогла вечером в клуб на танцы сходить. Была эта юбочка серенькой с синим отливом, и смотрелась на девушке красиво. Когда ей довелось в 1946 году провожать старшую сестру Лену на вокзале в Панфилово, то грустно было расставаться и, стоя на перроне, она заплакала. В те послевоенные годы пассажирских вагонов было мало, а за ними прицепляли воинские вагоны-теплушки (так называемый в народе пятьсот-весёлый поезд). Ехали в них солдаты на передислокацию и уволенные в запас и они, конечно, не могли не обратить внимание на плачущую девушку:
          - Смотри, какая хорошенькая. Давай с собой её подхватим, увезем.
          Когда дядя Дима увез семью по новому месту службы в Австрию, то юбка перешла по наследству и в ней тетя Катя уехала учиться в Сталинградское медицинское училище. Тогда из Панфилово уехать в Сталинград было большой проблемой. На пассажирские поезда билетов не было и тогда несколько молодых девушек (собравшихся в Панфилово на станции и все ехавшие в Сталинград) самовольно забрались в товарный вагон состава идущего в Ставропольский край или на Кубань за зерном. Доехать им удалось только до станции Арчеда, где их обнаружили и сняли с поезда. А ещё им сказали: " Что же вы делаете. А если бы забрались в ваш вагон негодяи, то они могли вас всех изнасиловать и выбросить из вагона". А дальше добирались они на грузовых машинах, которые гнали с завода на восстановление Сталинграда. По послевоенным разбитым дорогам, ухабам неслись эти машины, а в кузовах тряслись и глотали пыль пассажирки. Долго у них болели ребра и бока от такой поездки.
          Во время вступительных экзаменов ей пришлось ночевать на железнодорожном вокзале, а точнее на его руинах. За день они прогревались и под платформами и развалинами собирались те, кому негде было остановиться: и пассажиры, и поступающие. Ну а после такой ночевки надо было еще идти и сдавать экзамены, вспоминать и отвечать. И экзамены были успешно сданы и её зачислили в училище. Один из экзаменов был по русскому языку и литературе и, до настоящего времени запомнилось, что одним из вопросов был вопрос об Илье Муромце. Вопрос этот Катя знала хорошо и так уверенно ответила, что ей поставили отлично.
          Во время учебы она жила первоначально у сестры Шуры на Красном Октябре, и ей приходилось ехать в фельдшерско-акушерская школу в Бекетовку (остановка СталГРЭС) довольно долго. Школа размещала в здании барачного типа. И хотя прошло три года после окончания Сталинградской битвы, город имел ужасный вид: стояли остовы зданий, вдоль железной дороги валялись разбитые и обгоревшие вагоны и техника. В первую очередь восстанавливались промышленные предприятия, которые давали работу и жизнь городу. Но постепенно расчищались улицы, убиралась на переплавку техника, и город оживал. Но особенно запомнил ей случай, когда при восстановлении железной дороги или трамвайных линий у подножия Мамаева кургана на глубине восемнадцати метров нашли погибших засыпанных солдат. Были эти солдатские тела, целиком сохранившиеся, в обмундировании и с оружием. И пока шли эти раскопки, движение было приостановлено.
          Потом уже с однокурсницами жила на частной квартире. Было очень трудно, денег постоянно не хватало, не сильно выручала стипендия. Много хозяйка с них не брала, но денег не хватало постоянно. Продукты давали по карточкам, но выкупать их надо было за деньги. Девочкам приходилось несколько дней экономить хлеб (дневная норма 400 граммов), а потом целую буханку продавать за 300 руб. Эти деньги потом расходовались на выкупку остальных продуктов по карточкам: что было положено по нормам. Иногда выручала сестра Шура, получавшая рабочую карточку и пытавшаяся в меру сил хотя бы немного подкормить сестренку. Ну и иногда ей удавалось подработать: пригодилось умение вышивать и вязать. Для подружек она вязала и вышивала кружевные салфеточки, а они рассчитывались с ней продуктами, привезенными из дома. У её подружек были живы родители, поэтому им приходилось полегче, чем ей. Были они родом из Белой Калитвы, Нижнечирской, Лихой. Её лучшую подругу звали Лида Рябова. Однажды карточки на мясо (норма 1 кг 800 граммов) им отоварили бутором (горлянка, кусок легкого и печенка), и они настолько тогда их наелись, что потом надолго, на десятилетия отбило желание на эти продукты. Но основным источником продуктов всё-таки была помощь старшей сестры Тони. После каждой поездки домой в Новокиевку она нагружала её продуктами, по возможности давала с собой денег.
          Во время учебы как комсомолка и активистка она занималась распространением облигаций Государственного Займа. Они ходили по домам частного сектора Бекетовки и предлагали подписываться на Займ. Встречались им раненные, изувеченные и их приходилось уговаривать подписаться хотя бы на малую сумму. Фронтовики и инвалиды отдавали деньги, и девушки потом на эту сумму приносили облигации. В то время все работающие обязаны были приобретать эти облигации. Таким образом, за счет простых граждан государство дополнительно собирало деньги с их небольших доходов на восстановление страны. Потом, значительно позже в шестидесятые годы часть этих займов выплатили в определенной пропорции. Возвращали их по частям, по определенным годам выпуска. Но к тому времени не все смогли сохранить эти бумаги. К тому же часть займов были безвозмездными. И такими бланками иногда даже крышки сундуков оклеивали.
          После войны, приезжая домой летом на каникулы, она работала на комбайне на соломокопнителе, на косилке. Комбайны были в основном прицепные, которые таскали гусеничные тракторы. Но были в колхозе и самоходные комбайны (вроде бы "Стахановец"). Комбайнерами работали Максимов и Бондарь (Бондаренко), которые были хорошими добросовестные работниками "великими тружениками", хорошо смотрели за комбайнами, поэтому простоев было мало, да и использовали по погоде для работы любую возможность от темна до темна. За такую работу они получали правительственные награды. Максимов жил на окраине хутора на другой стороне пруда. Работа у неё была физически тяжелая: приходилось сначала разравнивать солому в копнителе, потом надо было вилами опустить днище и открыть копнитель. Когда копна вываливалась, то надо было спуститься на землю и закрыть копнитель. Это всё надо было делать целый день в пыли и на жаре. За эту работу ей начисляли хорошие трудодни, до десяти за рабочий день. Потом на начисленные трудодни колхоз рассчитывался с сестрой Тоней деньгами или продукцией, часть продуктов она переправляла Кате, а зерно расходовалось на корм домашней птице.
          В какие то каникулы с ранней весны до осени Катя работала на колхозном молокозаводе. Работали там в основном одни женщины и им приходилось выполнять самую тяжелую работу. Надо было ежедневно разгружать с подвод фляги с молоком, поднимая их выше пояса и ставить их в подогреватель. Потом флягу надо было вынуть, перенести и вылить молоко в емкость. Из этого молока вырабатывали брынзу, казеин и другую продукцию. Для охлаждения молока и продуктов использовался ледник. Глыбы льда метровой толщины лежали укрытые соломой и опилками, на лед помещали продукты. Но лед летом таял и его начинало подмывать водой. Эту воду ежедневно приходилось ручным насосом-качалкой откачивать. Готовую продукцию фасовали в бочки (двухсоткилограммовые) и их надо было загружать в кузов автомашины. Для этого на кузов укладывали доску и по наклонной поверхности закатывали бочки в кузов. Сил эта погрузка требовала много.
          В эти каникулы она уже посещала деревенские танцы, и, естественно, туда одевалось самое лучшее платье (тогда это было хорошо сшитое платье в красную клеточку). И когда её увидела мачеха, то высказалась так:
          - Надо же какое хорошенькое выросло.
          А у девушки в голове мелькнуло: - этой хорошенькой от тебя доставалось больше других.
          После училища в 1949 году она попросила направление на работу в райцентр в Калининскую районную медицинскую службу (станция Панфилово): поближе к дому, к сестре. По специальности она была фельдшер, и ей приходилось ездить по деревням района. После Австрии тетя Лена привезла тете Кате в подарок кожаную куртку, которая ей очень шла. В этой куртке тетю Катю звали "комиссаршей", но куртка была не утепленная и она все время в ней мерзла. И хотя под нее надевали байковую кофту, но все равно грела она плохо. Как она вспоминала: "Мне завидуют, а я замерзаю". В Панфилово она жила на квартире, снимала угол или комнату. Хозяйка сначала надеялась выдать её замуж за своего сына:
          - Была бы ты богаче, мы тебя бы в невестки взяли.
          Но поскольку ни сын, ни его мама ей не нравились, и она их быстро "отшила":
          - А вы меня спросили? Я бы и не пошла никогда за него замуж, так он мне вообще не нравится.
          С её небольшой заработной платы приходилось оплачивать квартиру, практически с нуля начинать самостоятельную жизнь. Но все доходы в то время облагались разными налогами, вот и у нее из заработной платы удерживали за бездетность. Её это очень возмущало: ведь эти деньги были бы ей очень и очень не лишними, сама по настоящему не устроена.
          Во время работы в больнице её регулярно включали в состав медицинской призывной комиссии при Калининском военкомате. Вместе с ней в больнице работала жена капитана, служившего в военкомате (военкома), Селиверстова Мария Федоровна. В это время в военкомат пришла разнарядка на направление за границу на работу в госпиталях медицинских сестер. Ей предложили поехать. Были те, кто её отговаривал: там вокруг одни мужчины, отношения возможны всякие.
          Но Мария Федоровна сказала ей: "Что ты теряешь? Ничего. А отношения зависят от тебя, от того как сама себя поведешь". Ну, она и решила: поеду - надоела нищета, может лучше будет. В 1950 году она оформила необходимые документы и примерно через год ожидания пришел вызов.
          Отработав полтора года в Германии, она с подругой ехала в отпуск. На вокзале они зашли за покупками в привокзальный ресторан (буфет) Там в это время группа офицеров провожала в отпуск своих товарищей. Среди уезжавших был и Николай Васильевич Алехин. Он сразу обратил внимание на девушку и подошел, познакомился. Ну а в поезде он пришел к ним в вагон, и дальше они ехали одной компанией. В Киеве их пути разделились: ей надо было ехать в Сталинград через Ростов, а он уезжал в Воронеж. Но предварительно Николай Васильевич взял у Екатерины Никифоровны Сталинградский адрес (а остановиться она собиралась у сестры Шуры). И когда она с сестрой приехали с вокзала, то у дома их ждал Николай Васильевич на такси. Он все просчитал и самолетом прилетел раньше. Её понравился молодой офицер, его настойчивость и отпуск они дальше проводили вместе. Они съездили в Воронеж его маме и братьям. Обратно в Германию они возвращались вместе.
          В 1952 году они зарегистрировали брак в Потсдаме. Свадьбы как таковой не было. Служил Николай Васильевич инженером-зампотехом полка. Часть располагалась в 7 километрах от Потсдама. В качестве свадебного подарка вместо кольца он подарил невесте симпатичные часики. Служили они ей впоследствии лет тридцать. Каждый отпуск она старалась приехать на свою малую родину. Запомнился ей случай, когда от Панфилово до Новокиевки их подвезли на попутной телеге и Николай Васильевич хотел расплатиться с возчиком: дать ему 25 рублей. Но тот с обидой отказался брать деньги: ну что вы, как с офицера, да еще и фронтовика брать деньги. Но потом с большой неохотой согласился взять гораздо меньшую сумму.
          Из Германии Николая Васильевича направили в конце 1952 года в Одесский военный округ, а здесь уже конкретно в воинскую часть в Фрунзовке. Там сначала даже негде было остановиться в первый день приезда, но потом в поселковой гостинице им выделили какую-то комнатенку, в которой они и переночевали на узенькой кроватке, благо с собой у них было теплое одеяло. Ну а потом, когда уже добрались в часть, там им помогли найти частную квартиру.
          26 октября 1953 года у них родился сын Евгений, и когда ему исполнилось четыре или пять месяцев их перевели в Болград. И снова были мучения с жильем, первоначально с маленьким ребенком пришлось ютиться в казарменной каптерке, ну а уже потом снова жили на квартире. Но жили они в Болграде с марта по август 1954 года, а затем переехали в Рени, фактически на границу с Румынией. Там Николая Васильевича назначили в автошколу, которые в то время существовали фактически при каждой дивизии. В Рени они также жили на съемной частной квартире. Летом 1956 года Николая Васильевича направляют с автоколонной на целину на уборку урожая, а оттуда сразу переводят в Венгрию в Южную группу войск. Получилось так, что пока он был на целине, в Венгрии была попытка свержения социалистического правительства и поэтому страны-союзницы по Варшавскому договору ввели туда свои войска. Была туда переведена и воинская часть из Рени. Поэтому после возвращения с целины, уезжавший в командировку офицерский состав был перенаправлен в свою часть, но уже на территории Венгрии. В Венгрии он сначала также служил в дивизионной автошколе в Кишкунхалаше, занимаясь подготовкой военных водителей. Через несколько лет его перевели служить начальником армейского склада неприкосновенных запасов в Моод.
          Там же, в Венгрии в 1960 году родился сын Виктор. Ну а вскоре произошли события на Кубе, и в офицерских семьях появилось серьезное беспокойство за свою судьбу: боязнь остаться одними вдали от Родины, с маленькими детьми.
          Хорошие отношения сложились у нее с родными Николая Васильевича. При каждом приезде его мама принимала их очень тепло. Всегда извещала остальных сыновей, и братья собирались вместе. Они успевали увидеться, поговорить, пообщаться друг с другом до очередного отпуска.
          Всю жизнь сестры состояли в переписке, а по возможности и приезжали друг к другу. Из тех далеких времен чудом сохранилось письмо, присланное моей маме летом 1956 года (смотри приложение).
          Через несколько лет Николая Васильевича перевели служить снова в Одесский округ в Большую Долину, затем в город Ильичевск. Там же, в Ильичевске, он вышел на заслуженный отдых. Первоначально без службы ему было очень трудно, но потом его пригласили работать военруком в школу. Используя свои деловые качества, он смог прививать ребятами навыки воинской службы, за что многие из выпускников были позже благодарны.
          Евгений после института работает и живет с взрослыми детьми в городе Молодечно в Белоруссии. Виктор по распределению попал на работу в город Киев, где сейчас работает и воспитывает сына и дочь. С Женей мы виделись в детстве, когда он с родителями приезжал к нам в Полтаво-Звонари, и с тех пор больше не встречались. А с Виктором мы впервые встретились и познакомились во время моей поездки в Ильичевск в январе 2008 года. За несколько лет назад до этого во время поездки в Волгоград он виделся с Каныгиными и моим братом Володей.

          Истории от Николая Васильевича Алехина.

          О боевом крещении. Перед войной он учился в Воронеже в техникуме по радиоспециальности. А одновременно, сразу после приписки в военкомате, получил направление на секретные курсы по изучению бронетехники. Чтобы получить допуск на такие курсы он давал шесть подписок о секретности. Занятия проходили в подвале сельхозинститута, изучали боевую технику, прошли небольшой курс вождения "С" в течение 7 месяцев.
          С начала войны он работал на радиозаводе, выпускающем авиационное оборудование. На завод поступил заказ по изготовлению пяти комплектов зарядных (аккумуляторных) станций. На завод поступали комплектующие агрегаты, их доукомплектовывали и собирали готовые станции. После того, как станции были готовы то вместе с ними были призваны на фронт 5 аккумуляторщиков, в том числе двое с завода. Одним из них оказался Николай. После формирования вместе с зарядной станцией он попал в танковый батальон, который был срочно направлен в район Ельни на доукомплектование танковой дивизии. 19-20 августа 1941 года батальон прибыл в расположение части и на следующий день начались бои. Танки сходили в атаку, разгромили немецкий мотоциклетный батальон. И после боя два механика-водителя пошли собирать трофеи, наткнулись на недобитых фашистов и погибли. В батальоне стали искать замену и назначили Николая и еще одного бойца. Так что побыл он аккумуляторщиком всего три дня. Помощник командира по технической части за три часа провел с ними занятия по мат.части, показал, куда заливать масло и воду. Проверил знания и на этом обучение закончилось. Батальон был укомплектован танками БТ-7М (модернизированными с дизельным двигателем). Экипаж танка состоял из 3-х человек, а радиосвязь была только у командира взвода, в остальных танках были переговорные трубки между членами экипажа.
          Утром уже выдвинулись на исходные позиции и потом пришлось гонять парашютистов по ржаному полю. А после боя командир танка доложил:
          - Механик-водитель трус, не хочет технику гонять на полную.
          Сначала с Николаем занимался замполит батальона: что случилось, да почему трусишь? Ну а он объяснял, что на курсах обучали давать двигателю не более 1000 оборотов в минуту. А потом в расположение прибыл начальник политотдела дивизии (принимать батальон):
          - В чем дело? Ну, понятно. Я сам разберусь, а вы идите, занимайтесь своими делами.
          После этого он присел рядом с Николаем, достал почку "Казбека" и предложил ему закурить.
          - Не курю.
          - Ну, говори в чем дело, почему так докладывает командир танка?
          - Я семь раз на ходу заглушил двигатель, так как по инструкции больше 1000 оборотов давать нельзя по инструкции и нас так учили.
          - Ну, тут ты не прав. В бою рви на полную, по другому нельзя. Завтра я с тобой позанимаюсь.
          А завтра на полигоне комиссар дивизии, начальник политотдела занял место командира танка и началось: в переговорных трубках танка команды:
          - Ходу, дорожка; ходу, дорожка.
          По таким командам механик-водитель рвал машину несколько часов. После такой учебы вернулись на сборный пункт и Николай не смог выбраться из танка: сил не было. А комиссар вылез на броню, снял шлем, подал руку и вытащил механика из танка.
          - Ну, теперь будешь знать, как надо водить машину.
          А потом на второй день то же самое, и на третий. Такая была школа вождения и этого комиссара он запомнил на всю жизнь.
          На четвертый день поступил приказ батальону выдвинуться на окраину Ельни. После подъема в шесть часов был завтрак. Давали фронтовые сто грамм, Николай отказался - не был приучен еще с довоенного времени. Хотя как раз врачом в батальоне оказался брат его друга по воронежскому техникуму. Но отправиться на исходные батальон не успел - налетели немецкие самолеты и началась бомбардировка. Бомба попала в их танк, сорвала башню, оторвало крышки люков. Отлетевшая крышка плашмя ударила ему со страшной силе по ноге. Нога от этого ушиба быстро сильно опухла, образовалась большая гематома. Но если бы крышка ударила ребром, то ногу раздробило бы на куски. Так с первого боя он попал в полевой госпиталь. Там его осмотрел военврач второго ранга и принял решение: ампутировать ногу. Ну и все бойцы в палате, а было их пятеро, высказались:
          - Ну, все Николка, отвоевался.
          Повезли его в операционную, но тут электростанция отказала и операцию отменили. На следующий день операция снова не состоялась - бомбили. А потом врача перевели в другое место. На его места прислали женщину-хирурга также из Воронежа, из ЦТО. Она после осмотра операцию отменила, вскрыла пузырь, обработала рану и назначила процедуры. Нога заживала и болела очень долго.

          Боевой путь. После выздоровления Николай попал на пересылочный пункт. Там его отобрали и направили на учебу в офицерское танковое училище: учли, что числился он уже танкистом, да и имел среднее специальное образование. Училище располагалось в г. Саратов, в котором было три танковых училища: на Т-34, на иномарки (танки, поступавшие от союзников по ленд-лизу), на бронеавтомобили и Т-60.Позже туда перевели из Казани и обучение на М4-А2. Он попал на обучение на иномарки и так до конца войны провоевал на них. После года обучения он попал на фронт на Курскую дугу. В составе группы механиков он перегонял из г. Горький в действующую армию партию танков "Черчилль". Но оказалось так, что в части не хватало двух механиков танковых рот, а так как они прибыли последними то их вдвоем с его товарищем Сабировым просто оставили в распоряжении танковой части под Белгородом. Ну а устройство этих танков он знал хорошо, так как практику проходил в части укомплектованной этими марками танков. Бои были очень тяжелые, после трех атак в батальоне из 21 осталось на ходу четыре машины. А на четвертой атаке были подбиты и остальные. После этого его направили на переформирование. Одно время он занимался перегонкой боевой техники с ремонтных заводов (82 ремонтный завод в Москве), с пунктов комплектования в Москве и других городах во фронтовые части. После Днепра из Степного фронта он попал на Брянский. Какое-то время ему приходилось служить на Брянском фронте на "Матильдах" (на танках МК-2).
          Однажды он доставлял танки (сопровождал из капитального ремонта) на доукомплектование танкового полка на станции Сарны для кавалерийского корпуса. Это был полк преследования и поэтому он состоял из легких танков "Валентайн". И, как уже бывало ранее, из-за недокомплекта офицерского инженерного состава Николай был оставлен в части и назначен на должность зампотеха командира танковой роты. В его подчинении находились механик-регулировщик и санинструктор. Танки роты обслуживались механиками-водителями, а главной обязанностью зампотеха была эвакуация неисправной и подбитой техники с поля боя и доставки её в ремонтный полковой взвод. Был он и на Корсунь-шевченковском направлении в пятом танковом корпусе. А на 1-м Белорусском фронте получилась такая ситуация, что ему приходилось отвечать за три танковых роты: один зампотех был ранен, а второй сбежал. Но и из-за продолжительных боев техники в ротах полка преследования оставалось немного - по 5 танков. Но потом уже пополнили до 10 машин в роте. Основное комплектование и получение новой техники тогда было на пункте в г.Чугуев. Всего в кавалерийском корпусе было три кавалерийской дивизии и при каждой был танковый полк преследования.
          Войну он заканчивал в Аванджере под Берлином на 1-м Белорусском фронте, но потом их срочно перебросили севернее в Фридрихгзаген для охраны немецкого киноархива. Потом оказалось, что туда же спешили американцы, но наши войска пришли на 4 часа раньше. Ну а самые последние бои были у него на Эльбе при взятии городов Фризак и Бадвистнад. Был случай, когда наши части прижали фашистов к Эльбе и добивали их. Но с той стороны подошли американские войска и построили две переправы: по одной сами переправлялись, а по другой выпускали немцев на свою территорию. А поскольку наши продолжали обстрел немцев, то они якобы по немцам, а фактически по нашим позициям провели бомбардировку. Не помогали и сигнальные опознавательные ракеты. После того как доложили маршалу Жукову, тот прислал два полка штурмовиков и те разбомбили немцев, попутно попав по американцам: "мы сигналов не видели".
          Послевоенные годы. После победы его корпус оставался на территории Германии до декабря 1945 года, а потом был переведен в город Советск (Тильзит). Там началось расформирование кавалерийского корпуса. Лошади передавались гражданскому населению, в том числе в Белоруссию, а личный состав частично увольнялся, частично был переформирован в три механизированных полка. Из танкового полка остался танковый батальон. "Валентайны" были оставлены еще в Германии, а здесь некоторое время были танки М4-А2, потом поступили Т-34. Но потом произошло очередное переформирование, и из танкистов сделали автомобилистов. В 1949 году уже в должности зампотеха полка он был переведен на службу в Германию. Хозяйство в его подчинении было большое, в парке было 540 машин.
          Из Германии он был переведен в Одесский военный округ на должность зампотеха батальона в 1953 году. Но отношения с командиром батальона не сложились. Получилось так, что после уборки свеклы технику привезли в расположение батальона, бросили в беспорядке и занялись боевой подготовкой бойцов. Такое зампотеха не устраивало и пришлось идти против воли командира. Удалось добиться того, что технику хотя бы отмыли от грязи, расчистили площадку и расставили по местам. А тут как раз приехал начальник автоуправления округа, посмотрел и устроил разгон. Сразу бросили учебу и целых полтора месяца машины приводили в порядок. Но такое настойчивое поведение зампотеха не устроило командира и, пользуясь тем, что у Николая Васильевича не было высшего образования, подал заявку и из академии прислали нового зампотеха. После этого пришлось переехать в Болград на должность пом.начальника штаба батальона. Но батальон вскоре был расформирован и попал он в дивизионную автошколу в Рени командиром роты. Затем была целина: командир автороты с личным составом, сформированным из двадцати частей. После возвращения с целины был переведен в Венгрию, опять же в автошколу, сначала командиром сержантской роты (один выпуск), а потом начальником учебной части. В этой автошколе он прослужил шесть лет. Затем четыре года на военном армейском, позднее переформированном групповом складе. На этом складе за четыре года он уже был пятым по счету начальником, так что пришлось приложить много усилий, чтобы навести порядок. Должность была подполковничья, но до получения звания не хватило четырех месяцев - склад переформировали с понижением статуса. Затем был снова Одесский военный округ: Большая Долина, Ильичевск. В общей сложности общий срок службы составил 27 лет.

          О детских шалостях. Было это во время его службы в Венгрии. В гарнизоне автошколы собралась ватага ребятишек возрастом от 6 до 13 лет. И как-то взрослые обратили внимание на то, что дети стали секретничать и периодически куда-то прятаться. Удалось узнать, что их секреты связаны с оружием. Ну как же их выследить? Тогда Николай Васильевич отправил на полигон взвод для отработки метания гранат, а командир взвода Тупиков получил приказ после учебы гранаты (учебные) не забирать. Ребята любили заниматься с этим взводом, ходили с ним на физподготовку, на полосу препятствий и на стрельбище. После занятий из своего укрытия Николай Васильевич увидел, как эти гранаты ребята подобрали и пошли в дальний угол автошколы, где была свалка автотехники, незадействованные укрытия и подвалы. Когда ватага ушла оттуда, он забрался в их укрытие (землянку) и остолбенел: на полках было аккуратно разложено около 120 экземпляров стрелкового оружия - пистолеты, автоматы ППШ, винтовки, патроны. Одни были абсолютно исправные, а на других были бумажки с указанием недокомплекта. В то время после подавления выступления венгры выбросили много оружия, вот его и собирали ребята. С помощью дневального учебного корпуса Николай Васильевич собрал оружие в мешки и унес в штаб. После этого вся компания объявила маленькому Жене бойкот - предатель. Но потом, когда им объяснили, что их просто выследили, бойкот закончился.
          В следующий раз обратили внимание - дети заваливают кустарником канаву, отделяющую территорию автошколы от медсанбата (где тоже подобралась своя детская компания):
          - Что такое делаете?
          - Переправу?
          - А зачем?
          - С медсанбатовскими воевать, бить их будем.
          - А ну-ка отставить, никакой войны не будет.
          Все свободное время ребята проводили на территории части и однажды офицер-завхоз Анатолий Петрович Иванов попросил их (дал задание) собрать в саду три ведра вишни для солдатской столовой, пообещав угостить их компотом. Те с энтузиазмом поручение выполнили и ждали у столовой обещанного компота. Но дежурный офицер, бывший не в курсе такого обещания, от столовой их прогнал. Вид у них был такой расстроенный (в слезах), что Николай Васильевич, сразу обратил на них внимание:
          - Что такое случилось?
          - А вот нас пообещали компотом напоить, а дядя Бойко нас прогнал.
          - Ну, пошли со мной.
          Он привел их в столовую и спросил у дежурного повара:
          - Осталось что-нибудь от обеда?
          - Осталось, товарищ капитан.
          - Накорми-ка эту компанию.
          Усадили ребят за столы и накормили полным обедом до отвала. Ушли они очень довольные.

          Мачеха была такая, как пишут в старых сказках "как портрет злой мачехи": злая, грубая и жестокая. Наблюдая за отношением к детям в других семьях и получая незаслуженные обиды и унижения, сестры всю жизнь обижались на мачеху ("ведьму").
          Была она намного моложе Никифора Пименовича, примерно 1912-13 года рождения. Она была плохой хозяйкой, не умела и не хотела делать ничего для семьи. Домашние дела делать она не любила и предпочитала, приодевшись, пойти в гости к кому-либо. Было у неё в поведении что-то цыганское, и Екатерина Никифоровна, вроде бы, об этом раньше слышала. Да и брат мачехи сильно был похож на цыгана. Несмотря на то, что в хозяйстве была скотина и птица, в доме не было подушек, одеял и девочкам приходилось укрываться для сна фуфайками. Одевали детей так, чтобы голые не ходили и все. Больше в семье ничего не было. Как вспоминает Екатерина Никифоровна, они были сфотографированы (фото 17) как раз в том, что у них было. И больше одеть было нечего, даже самого необходимого. Одежду снимали, стирали, сушили и одевали снова. Причем мачеха еще и выговаривала им: чего, мол, спите под фуфайкой, вшей разведете.
          В предвоенные годы мачеха родила девочку, которая была очень болезненная и вскоре умерла. После этого она вообще "озверела": стала как "пантера". У девочки стали гноиться глаза и мачеха сотворила какой-то состав от которого у ребенка глазки едва не вылезли на лобик.
          Она прятала от детей еду. В хате было две комнаты: в первой комнате спали дети, а во второй взрослые. Каждый вечер после ужина мачеха все уносила во вторую комнату и прятала в сундуке. Старшие дочери Лена и Шура уже привлекались к работам в колхозе, да и растущий организм требовал еды. А иногда после работы девочки бегали на танцы, и тогда приходилось спать голодными. Однажды тетя Лена по подсказке товарищей вечером просто прошла во вторую комнату и стала рыться в сундуке. На вопрос отца о том, что она делает, она ответила - есть хочу, хлеб ищу. Отец, конечно, удивился, что детям есть нечего, видимо до него это раньше не доходило. После этого случая мачеха хлеб перестала прятать и оставляла его на столе в первой комнате. И при отце мачеха никогда не кричала на детей, а поскольку они на мачеху ему не жаловались, то он, вероятно, думал, что отношения в семье хорошие.
          После войны Елена Никифоровна с маленькой дочкой Людмилой вернулась на время в Новокиевку, так как дядя Дима служил за границей и ждал перевода на новое место службы в пределах СССР. В это время она работала в больнице акушеркой и по делам ей приходилось выезжать в районный центр. Однажды осенью (еще было тепло, но огороды уже были распаханы) она вернулась поздно и увидела, как мачеха гонит домой телка. При этом за руку она вела еще и внучку. Та была еще маленькая и быстро по кочкам идти не могла. За это она обзывала Люду такими матерными словами, что тетя Лена пришла в ужас. Она выхватила у мачехи девочку и сказала, чтобы она к ней больше не притрагивалась: - иначе убью! "Где прихвачу - там и убью. И чтобы и близко к ней не подходила".
          Мачеха была злющая, скаженная (бешенная), но отношения между сестрами всегда были очень хорошие и дружные, начиная с детства. Не было такого, чтобы кого-то одного любили, а кого-то не любили, настолько отношения были дружные. Они очень дружили между собой.
          Мачеха издевалась над детьми как хотела. Мама уже работала токарем в МТС, приносила домой зарплату, бутылочку керосина для лампы (что по тем временам было очень ценным), но все равно она не считала ее за человека. В МТС работали тогда дотемна. Мама как-то собиралась к друзьям на вечеринку и попросила ее приготовить днем соления из погреба (праздновали в складчину) ну а та нечего не приготовила. А в это время как раз там жила тетя Лена. Когда она узнала об этом, то отдала маме консервы, которые незадолго до этого прислал дядя Дима. Когда мачеха узнала об этом, то очень злилась: "Вроде где-то консервы были".
          Мачеху злило даже то, что у сестер получились нормальные семьи, что они от нее стали независимыми и что она теперь сама от них зависит. В 1950 году отец и мама поженились, и некоторое время жили у нее. А потом она жила одна. Когда тетя Катя с дядей Колей вскоре после свадьбы приехали в гости к сестре (а жили мы тогда в 1952-53 году в хуторе Ивановском на частной квартире) то она тоже туда явилась. Закончился её визит тем, что она крепко выпила и буянила. А в 1956-57 году (мы жили уже в Полтаво-Звонарях) они приехали уже с Женей. И снова Мария Ивановна пришла к сестрам. Из двух внучат ей больше понравился упитанный Женя, ну а я был худенький. После всего прожитого любая встреча с ней была для сестер разочарованием в жизни. Потом она им истерики закатывала: вот одна я осталась, никому не нужна. Но сестры молчали, не могли ей простить прошлое.
          Когда-то в детстве я несколько раз ночевал у нее. Хата тогда была уже вросшая в землю с соломенной крышей. В хате уже был проведен свет и под потолком висела лампочка с самодельным абажуром из алюминиевой проволоки и газеты. Запомнилась фраза о том, этот абажур якобы уменьшает расход электричества.
          В последние годы с мачехой проживала Сысоева Вера, которая и осталась жить в этой хате после смерти мачехи. Все, что было там в этой хате, мама оставила там. В настоящее время точное место её могилы на кладбище неизвестно.
          Раиса Иосифовна Рубан, учительница и руководитель музея в Новокиевской школе, рассказала о Божко М.И. следующую историю. В войну в здании школы размещался солдатский госпиталь (эвакопункт). Не всех удавалось вылечить и умерших хоронили на кладбище в братской могиле. В зимнее время была выкопана общая могила и её сначала не засыпали землей, а просто закрывали досками и соломой. Хоронили их раздетыми догола и укладывали рядами. Когда их опускали вниз, то не всегда тело ложилось ровно. Единственной из санитарок, кто не боялся спуститься в яму и поправить труп, была мачеха. Все боялись делать это, так как существовало поверье: залезешь в могилу и потом…А она говорила: "Чему быть, тому не миновать". Ну а Екатерина Никифоровна вспоминала о том, что зимой мачеха спокойно могла забраться в колодец, чтобы отколоть с его стенок намерзший дед. На такое в хуторе редко кто отваживался.

          От Екатерины Никифоровны.

          Александр Пименович Ряснов (1898 года рождения). Он и его семья жили на берегу Рогатого пруда. У него были дети Вася и Таня от первой жены), и овдовели с братом Никифором почти одновременно), а потом с тетей Дусей дети Тоня, Иван, Нина, а потом появились младшие Валентина, Борис, Саша, Сережа. Он работал в колхозе, кажется кладовщиком, и у него обнаружилась недостача, И он был осужден на 5 лет.

          Иван Александрович Ряснов. Однажды еще подростком или даже пацаном (может лет 7- 9) он зашел к Никифору Пименовичу. Тот как раз сапожничал и затеял с ним следующий разговор:
          - Иван. Кто-то мне сказал, что ты куришь?
          - Ни, дядько.
          - Ну, смотри, а то уши обрежу.
          А сам в это время сидит и сапожный нож точит. Иван как глянул на ножик и сразу выскочил за двери. И пока не отбежал подальше на плотину, даже не оглянулся.
          Ну а после войны (во время войны) он с приятелями нашел взрывающуюся ручку (вроде бы такие разбрасывали на хутора с самолетов). Они бросили её в костер, а она взорвалась и повредила ему глаз. Тетя Лена возила его потом к врачам, но ничего нельзя было сделать. Впоследствии после войны он уехал в город, поступил в ремесленное училище (ФЗО). Но потом он был убит (вроде была такое поветрие - проигрывать людей в карты). Жил он где-то в общежитии и у него была семья и ребенок.

          Прасковья Пименовна. В середине тридцатых годов с семьей уехала в Казахстан. У нее выросла дочь, у которой не было детей. Получилось так, что им подбросили ребенка. Они его усыновили и вырастили, несмотря на то, что ребенок оказался глухонемым.

          Дядя Вася Ряснов. Он старший сын Александра Пименовича 1923 или 1924 года рождения. Так как он был трактористом, то во время войны ему дали бронь и на фронт не забрали. Мужчин в колхозе не хватало, и парни были нарасхват. И один раз разбитные бабоньки подговорили его украсть мешок зерна, чтобы продать или поменять на самогонку. Но кража открылась. Его осудили и отправили в лагерь, оттуда на фронт в штрафную роту. Он получил тяжелое ранение в легкое и был комиссован. После возврата снова стал работать в колхозе трактористом. Вскоре он женился на вдове Марие. Первый её муж погиб на фронте. У нее уже была дочь, ну а потом появились свои дети. Эта дочь впоследствии стала учительницей. Дети у них получились хорошие, работящие.
          Рана его мучила всю жизнь, а потом уже в Ашхабаде открылось страшное кровотечение (кровохарканье), здоровье усугублялось регулярными выпивками.

          Мои воспоминания.

          Мама переписывалась с тетушками, и иногда оттуда приходили письма. Запомнилась единственная поездка в Терновое, которая состоялась примерно в конце пятидесятых годов. Я сам был невелик, а Володе было года три-четыре. Добирались мы туда с пересадкой в Новоаннинке, а оттуда выехали в Елань на старом ПАЗике. Погода была дождливая, асфальтированной дороги не было и автобус ехал медленно. На пути попалась глубокая балка, и водитель не рискнул переезжать её с людьми. Нас высадили и мы по грязи перебирались на ту сторону, а автобус с юзом и буксовкой переехал за нами. В самом Терновом хорошо запомнились то, как всей семьей мы ходили с родственниками на кладбище и нас подводили к могиле в ограде, но кто там был похоронен - в памяти не сохранилось. Ходили в гости в несколько семей и в одной показывали нам маленькую девочку грудного возраста, лежавшую в детской кроватке. Опять же деталей не запомнилось.

          Жизнь разбросала сестер по разным городам, уготовила им различные судьбы. Разделили их в жизни сотни или даже тысячи километров. Не видевшие материнской ласки в детстве, хватившие фронтовых испытаний, тылового голода и непосильного труда подростками и в начале жизненного пути, они сохранили на всю жизнь любовь и сопричастие друг к другу. Вспоминаю, как мама частенько вздыхала о том, что от тёти Кати давно нет писем, и что она болеет; что вообще очень редко пишет тетя Лена; как приезжала из Волгограда тетя Шура и как была этому рада мама. А когда приезжали тетя Катя и тетя Лена, для неё вообще был праздник: увидеться и пообщаться с сестрами. Регулярные открытки к праздникам, на которых было несколько строк поздравлений и несколько строк с основными новостями. Часть этих писем и открыток через некоторое время исчезала, а часть оставалась лежать в тумбочке или шкафу. Разложив их по годам, по хронологии, можно было восстановить историю, или, по крайней мере, основные события жизни. Отошли в прошлое письма, почти никто не пишет открыток. Редко прочитаешь письмо, написанное знакомой рукой и не испытаешь чувство какого-то волнения от общения. На смену письмам пришел телефон. И, с другой стороны, набрав номер намного приятнее услышать в телефонной трубке знакомый голос.
          Если раньше сестер разделяли только расстояния, то сейчас наше поколение разделяют вдобавок государственные границы. Конечно, мы знали о судьбах друг друга по переписке родителей и при редких встречах. По мере взросления у каждого из нас началась своя жизнь со своими заботами, проблемами, дефицитом времени и возможности пообщаться лично стало намного меньше.
          В результате проведенной работы на 2008 год удалось установить 30 потомков Никифора Пименовича и Дарьи Петровны, что нашло отображение в генеалогическом дереве семьи (смотри Приложения). Всего установлены: детей - 6 человек; внуков - 9 человек; правнуков - 11 человек; праправнуки - 4 человека. Сын Павел и дочь Галина умерли в младенческом возрасте, уже нет в живых дочерей Антонины и Александры, умерли внуки Людмила и Александр Карамновы. Но жизнь продолжается, и ветвь генеалогическая постепенно разрастается. Однако из-за того, что в семье не выжил единственный сын, продолжение фамилии "Рясновы" в этой ветви прервалось.
          Если же взять более раннее поколение, то есть моего прадеда Пимена Ряснова у которого в семье было два сына и четыре дочери, то от его сына Александра Пименовича получилась очень развитая ветвь, в том числе и сохранением фамилии. Что же касается дочерей прадеда Пимена: Соломеи, Анастасии, Прасковьи и Акулины, то связь с их потомками в настоящий момент потеряна. Дальние родственники по фамилии Рясновы есть в городе Волжский, возможно кто-то из их наследников до настоящего времени проживает в х.Терновое. Да и сам прадед, видимо, похоронен там же. Но это только предположения, которые можно проверить работой в архиве или поездкой в Терновое. Но опять же это требует времени и средств.

          Лембик Борис Николаевич: 152610, г. Углич, Ярославской обл., ул. Бахарева, д. З, кв. 72, тел. 8-48532-5-14-06.